Но вот на большом руднике Лэнсфилд вспыхнула забастовка. Рудокопы бросили работу, протестуя против увольнения Олфа Джонса по обвинению, сфабрикованному мастером подземных работ, которого рабочие прозвали «Чурбан». Все рудокопы на Лэнсфилде были членами профсоюза, и стойкий защитник их интересов Олф Джонс пользовался у них большой популярностью.
Забастовка была встречена рабочими с огромным энтузиазмом, который свидетельствовал о том, что их не запугать пунктом о штрафах, когда они борются за свои права. Продолжалась она свыше двух месяцев, и Билл изрядно потрудился: он каждую субботу и воскресенье выступал на митингах в отдаленных лагерях старателей, собирал средства для оказания помощи бастующим и всеми силами боролся с происками упомянутого профсоюзного заправилы, предлагавшего рабочим прекратить забастовку на таких условиях, которые означали бы отказ от выдвинутых ими требований. Однако горняки взяли руководство забастовкой в свои руки, и их комитету удалось после длительных переговоров добиться полной победы.
На состоявшемся вскоре после этого большом собрании рабочие потребовали отставки скомпрометированного профсоюзного деятеля. Они мотивировали это тем, что он оторвался от рабочих масс и не способен отстаивать их интересы; во время забастовки на Лэнсфилде он не только не защищал их, но даже старался сорвать переговоры.
— Забастовка показала, что рабочих нельзя связать по рукам и ногам пунктом о штрафах, — ликовал Динни. — Если рабочие платят человеку за то, чтобы он отстаивал их интересы, а он этого не делает, — пусть пеняет на себя!
— Вот и профсоюзный инспектор что-то уж слишком торопился, когда был на Лэнсфилде, — с чувством удовлетворения заметил Билл. — Говорят, еще до того как он спустился под землю, ребята сообщили ему несколько фактов нарушения техники безопасности. Но он и пальцем не шевельнул, чтобы заставить начальство устранить неполадки. И только когда представитель профсоюза сказал ему, что надо серьезнее относиться к своим обязанностям, инспектор взялся за дело, и все недочеты были устранены. Однако в свой последний приезд он вывесил на дверях конторы акт, где говорилось, что он якобы не обнаружил никаких нарушений. И что же? На следующий день приезжает государственный инспектор. Побывав внизу, он тоже составил акт и вывесил его на дверях конторы. В нем указывалось на существенные отступления от правил, которые администрации предлагалось устранить: необходимо, мол, строже соблюдать требования санитарии, на десятом горизонте установить в нескольких местах перила, содержать в порядке предохранители на щитах, обеспечить нужное количество взрывных шашек и пользоваться только ими для взрыва породы. Так что старику Грегу теперь не миновать взбучки!
Все время, пока длились забастовки и шла борьба с профсоюзной верхушкой, Билла не оставляли мысли о Пэт. Она представлялась ему сиреной, сидящей на высокой скале, далеко-далеко… Сидит и расчесывает золотым гребнем золотые косы, и ее манящая песнь заставляет его забыть о борьбе, презреть свой долг перед рабочими. Он гнал это видение прочь, но оно возвращалось, смеясь и негодуя, и осыпало его упреками. Порой он, казалось, чувствовал ее волосы на своей щеке, как в тот раз, когда они ехали вместе в машине и ветер, растрепав ее кудри, бросил золотую прядь ему в лицо. И снова неизъяснимое волнение охватывало его. Благоухание дикой кассии вселяло в него трепет, и ему представлялось, что Пэт здесь, с ним рядом. Досадуя, он стряхивал с себя эту мечтательность влюбленного и возвращался к заботам, которые неотступно преследовали его и днем и ночью.
Одна из этих забот заключалась в том, чтобы добиться работы для безработных или, по крайней мере, существенной помощи. Сотни людей все еще бродили по приискам, не находя себе применения; они спали в открытых карьерах на Маритане и в ветхих лачугах из ржавой жести и мешковины в Долине Нищеты.
Однажды вечером Динни с приятелем как раз беседовали на эту тему, когда Билл забежал к Салли поболтать.
— Нельзя нынче пройти по улице, чтобы тебя раз двадцать не остановили и не попросили на хлеб, — ворчал Дэлли.
— Да ведь и просить-то не разрешают: «джонни» только этого и ждут — сейчас же обвинят в бродяжничестве и выставят из города. — В надтреснутом голосе Тупой Кирки звучало возмущение. — А что человеку делать, если у него нет работы и не на что купить даже корку хлеба или кусочек мяса. Голодать? Поди — попробуй!
— Третьего дня я видел, как один инвалид без правой руки грузил породу. К культяпе у него приделан крюк, а к крюку лопата, — забормотал себе под нос Тэсси. — Он набирал ее с верхом и кидал в грузовик — работал, как дьявол: все хотел доказать, что здоровому не уступит.
— Только вчера один парень рассказывал, что он уже семь месяцев без работы и все никак не может устроиться, — сказал Сэм Маллет. — У него жена и четверо детей. Приличный такой парень. Видно было, что для него — нож острый идти в полицейский участок просить о помощи. Он бы, верно, ничего не пожалел, только бы не признаваться, что его дела так плохи.
— А одиноким и того хуже, — сказал Билл. — Комитет помощи безработным заставил городское управление обеспечить работой почти всех семейных мужчин. Он добился от правительства утверждения плана общественных работ, которые дадут возможность холостым мужчинам зарабатывать по пятнадцать шиллингов в неделю. Но ведь на это не проживешь! Придется нам еще повоевать с правительством, чтобы добиться большего.
— Да и у нас на прииске рабочих прижали, как никогда, — проворчал Динни.
— Тот малый, помните, что эмигрировал к нам из Америки, — вставил Сэм, — все проповедовал, что «уровень жизни должен соответствовать уровню прибылей и что уменьшение прибылей не должно на нем отражаться».
— Это легче сказать, чем сделать, — отозвался Тэсси со смехом. — Рабочие в Австралии живут в ужасных домах, а за квартиру мы платим безбожно дорого. Ведь прибыли от рудников никогда не идут на жилищное строительство.
— Рудники Запада за время своего существования выдали золота на сумму свыше двухсот миллионов фунтов стерлингов, — сказал Билл. — А сколько миллионов выплачено в качестве дивидендов! И львиную долю этого богатства дала Золотая Миля. Но разве владельцам рудников не все равно, как живет народ?
— Вчера шесть раз проезжала карета скорой помощи, — тихо сказала Салли.
— Никогда еще не бывало столько несчастных случаев. — Дэлли больше не работал под землей, но он с каким-то горестным вниманием следил за всеми случавшимися на руднике авариями. — Шестьдесят жертв за полтора года — с тех пор, как вошел в силу пункт о штрафах. Ребята говорят, что все это из-за гнилых шнуров и плохой взрывчатки.
— «Иск отклонить за недоказанностью обвинения», — усмехнулся Тэсси, цитируя слова приговора, какими заканчивалось почти каждое судебное дело о несчастном случае под землей.
— А владельцы рудников порядком наживаются на взрывчатке, которую они потихоньку продают рудокопам, — вставил Тупая Кирка. — Правда, профсоюзы тащат их потом в суд. Но это здорово бьет нас по карману — передавать дело по всем инстанциям, из суда штата в федеральный. Кстати, Бронк Финли считает, что мы своего добьемся. На некоторых шахтах цены на взрывчатку уже понизились.
Разговор перешел на политику и международные дела — это уже вошло в обычай.
— Слыхали? Граф Феликс фон Люкнер, эмиссар Гитлера, — тот, что разъезжает по всему свету и выступает перед молодежью, — явился в Австралию, — сказал Сэм Маллет.
— Правительство не запретило ему высадиться, как Эгону Кишу. А ведь тот приезжал к нам в качестве делегата Всемирного конгресса, — заметила Салли.
— Какое там! Сам премьер-министр встречал Люкнера. В Сиднее его приветствовали с барабанным боем, — презрительно усмехнулся Тупая Кирка.
— Но только не рабочие, — возразил Динни. — Они устраивают демонстрации протеста, клеймят его как врага демократических стран, как фашиста и шпиона. Посланец Гитлера не может носу показать в публичном месте без полицейской охраны.
— Пусть только сунется сюда к нам, — сказал Билл. — Союз принял решение заявить категорический протест против использования зала калгурлийской ратуши, если фон Люкнер вздумает выступить у нас. Мы устроим большую демонстрацию.
