Предупрежденный о враждебных настроениях горняков, фон Люкнер не замедлил вычеркнуть Калгурли из своего предполагаемого маршрута.
— Вот видишь, Билл, рудокопы помогли сорвать еще одну фашистскую затею, — радовалась Эйли. — После таких событий чувствуешь, что не даром потрудился. Люди у нас начинают понимать, что такое фашизм и что он творит в Европе.
Билл ни за что не согласился бы отравить Эйли удовольствие, которое доставила ей эта маленькая победа, но в глубине души он отлично сознавал, как неблагоприятно международное положение и как малозначительны и напрасны по сравнению с этим все их попытки добиться лучших условий для рабочих Калгурли и Боулдера. Это сознание не оставляло его ни когда он занимался техническими расчетами, ни когда отдавал распоряжение о проходе гезенка или о проведении очистительных работ, ни ночью, когда с жадностью набрасывался на газеты и книги; он читал все, что только мог достать по вопросу о военных приготовлениях держав и об экономических и политических факторах, определяющих международную политику той или другой страны. Не забывал он и своих общественных обязанностей. Сейчас не время сидеть сложа руки и отдыхать, твердил он себе. Надо приложить все усилия к тому, чтобы разоблачать цели фашистов и отстаивать права народа.
Глубокое уныние овладело им, когда пришли вести о поражении республиканцев в Испании. Жители приисков горячо откликались на призывы о помощи испанскому народу, собирали средства для организации санитарных отрядов и отправки медикаментов. Комитет рабочих, куда входили мужчины и женщины, принял шефство над испанскими детьми и посылал им деньги на питание и одежду. Теперь вся эта деятельность и связанные с ней надежды пошли прахом. Силы реакции победили, и в последующие месяцы фашизм, казалось, значительно укрепился.
Вскоре он уже попирал своим кованым каблуком народы Европы. Газеты оплакивали крушение Австрии и причитали по поводу агрессивных планов Гитлера в отношении Чехословакии. Однако правительства Великобритании и Франции по-прежнему вели себя точно беспомощные старухи, которые только и способны в ужасе ломать руки, взирая на буйство пьяного хулигана. Несмотря на то, что Гитлер уничтожил демократические институты, — а быть может, именно поэтому, — они превозносили политику умиротворения как единственное средство спасти мир, хотя у них имелась полная возможность заключить всесторонний — военный, политический и экономический — союз, в который вошли бы Великобритания, Франция и СССР и который явился бы мощным объединением, способным заставить Германию прекратить подготовку к войне.
«Лучше фашизм, чем коммунизм», — вопили алчные магнаты-промышленники и реакционные государственные деятели, а их политические подпевалы и приспешники подхватывали этот вопль, забывая об интересах страны и угрожающей ей опасности. Билл слышал подобные разговоры на приисках, но, конечно, не среди рудокопов.
Многих рабочих нельзя было затащить на его беседы, хотя они же заявляли, что настроены против фашизма. Они гордились своей приверженностью к лейбористской партии, неизменно голосовали за нее и вместе с тем отлично знали, кому на руку фашизм. Они понимали, что лозунг: «Лучше фашизм, чем коммунизм» — это лозунг богачей, выдвинутый для того, чтобы расколоть рабочее движение; но их всячески науськивали на коммунистов и на Советский Союз, разжигая в них религиозные предрассудки. Билл очень и очень опасался, что люди на приисках так же невежественны и сбиты с толку, как и повсюду. Но чего же можно ждать? — спрашивал он себя. Большинство рабочих черпало свои познания из ежедневной печати. Лишь немногие читали «Мир между народами» или какую-либо другую рабочую газету из тех, что он и Эйли продавали в день получки и разносили от двери к двери по бесконечно длинным улицам Боулдера и Калгурли.
Глава XXIII
— Динни получил письмо от Пэт, — сказала Салли, когда Билл присел на ступеньки веранды. — Пэм написала мне сразу после приезда, и с тех пор от девочек не было ни строчки.
Салли знала, конечно, что Билл каждую неделю получает точно такие же голубые конвертики, надписанные крупным небрежным почерком, но, как ни странно, он хранил на этот счет упорное молчание, и она сказала внуку о письме, полученном Динни, с целью подразнить его — словно он и вправду ничего не знал о Пэт. Билл понял, что она хочет его раззадорить и вызвать на откровенность. Уголки его рта дрогнули от сдерживаемой улыбки; выражение нежности и затаенной гордости промелькнуло в глазах, выдавая счастливого влюбленного.
Вечер был жаркий, душный. Динни и его приятели, истощив весь запас новостей и воспоминаний, сидели молча и задумчиво попыхивали старенькими трубками.
— Ну, как они там? — лениво осведомился Тэсси.
— Расплевались с Пэдди и чувствуют себя на седьмом небе, — ответил Динни.
— Пэт и Пэм исполнилось двадцать один год, — сообщила Салли.
— Пэдди, небось, устроил им шикарный бал?
— Собирался устроить, но тут к нему явился адвокат — поверенный девочек, — рассказывал Динни, чрезвычайно довольный тем, что он в курсе событий. — Насколько я понимаю, этот господин потребовал у Пэдди отчета в том, как он распорядился состоянием падчериц, оставленным им матерью, и напомнил, что оно должно перейти к ним с наступлением их совершеннолетия. Так что вместо бала Пэт и Пэм пришлось выдержать основательную стычку с Пэдди.
— Помилуй бог! Воображаю, как он разъярился! — Большой живот Тэсси заколыхался от смеха.
— Пэдди поселился вместе с девочками в их старом доме, — продолжал свой рассказ Динни. — Пэт пишет, что это настоящий дворец с великолепным садом, и Пэдди после смерти их матери привык считать себя в нем хозяином. Но теперь он принадлежит Пэт и Пэм, и сэр Патрик чуть не лопнул от злости, когда их поверенный сообщил ему, что мисс Пэт и Пэм Гэджин просят его до конца месяца освободить занимаемое помещение.
— Ах ты, песья твоя душа! — захлебнулся от восторга Тэсси. — Пэдди выставили на улицу! Вот это здорово!
— Самая приятная новость за последние годы, — с удовлетворением отметил Динни, когда смех понемногу затих.
Тупая Кирка, сипло кашляя и вытирая слезы, струившиеся по впалым щекам, пробормотал:
— Кто бы мог подумать! Какие-то две девчонки — и вдруг такой отпор Пэдди Кевану!
— То-то он небось взбеленился! — заметил Сэм Маллет.
— Да уж можно себе представить, — усмехнулся Динни. — Пэт пишет, что он несколько дней рычал и клокотал, словно огнедышащий вулкан. Всю дорогу в поезде и первое время в Мельбурне он все подлаживался к девочкам — хотел, видно, чтобы они забыли, как допекал он их здесь, в Калгурли. Он, дескать, добрый малый, и они — самая счастливая и дружная семейка на свете, их водой не разольешь. Ну, станут они совершеннолетними, но ведь ничего от этого не изменится. Он ни в чем им не препятствует, пусть делают что хотят. А если он когда и бывал с ними немного строг, так ведь не строже, чем всякий другой отец. Просто хотел оградить их от красных подстрекателей да охотников за приданым, чтобы не приключилось какой беды. Так он их улещивал, а сам дрожал от страха, что девочки не позволят ему больше распоряжаться деньгами.
— Да, это удар для Пэдди, и по самому чувствительному месту, — заметил Дэлли.
— Что верно, то верно, — подтвердил Тупая Кирка.
— Пэдди бранился и бушевал, чуть не плакал даже, умоляя девочек не выбрасывать его на улицу. — Динни так увлекся, что, к великому удовольствию слушателей, изображал все в лицах. — Началось с того, что ему было предложено убраться из дома. Пэдди просто не мог поверить, что девочки хотят так гадко с ним поступить. Какая черная неблагодарность! Какое безумие! Воображают, что сами могут распоряжаться своим состоянием! Да что они в этом смыслят! Кто может дать им лучший совет, когда речь идет о деньгах? Кто может извлечь из их капитала больше дохода? Кому еще могут они довериться, как не ему? Разве он не обещал сделать их своими наследницами, оставить им все, до последнего пенса! А пока смерть не пришла
