мной; один скажет «Мое!» — и весь мир откликается «Наше» — эхо мировое откликается.
Я кричу «Мое» — эхо отликается «Наше», а когда я кричу «Наше» — эхо откликается «Мое».
Юноша кричит «Мое» — эхо откликается «Наше!».
Чистое поле — глазасто, лес темный ушаст: подойди к лесу, крикни — отзовется. Юноша подходит, кричит: «Мое»… Лес отзывается: «Наше». Старец кричит: «Наше!» Лес молчит.
Еще по поводу окрошки: не только мать, но и всякий, имеющий нечто свое, для своего ограничивает себя, жертвует, постится: это закон воли, хотения, начало всяких вещей (сотворенное) хотение, а хотение возникает в личности, которая разделяет себя на жертвенное (свое) и достигаемое (общее, сотворенное).
Начало всяких сотворенных вещей есть хотение, осуществляемое личностью. Эта хотящая личность… Свойство личности есть хотение. Свойство хотения есть выбор…
Творческое хотение есть способность называть своим только свое, способность жертвовать своим низшим для своего высшего. Это высшее есть в то же время и общее, всем видимое, всем доступное, даровое красивое (красота — общее, даровое).
Этот естественный аскетизм некогда был взят в систему: моя тетушка — человек совершенно неверующий, однажды мы приехали с ней в Шамординскую пустынь, где она осень собиралась пожить для покоя; и вот, к удивлению моему, монахини сказали:
— Этого совершенно достаточно, остальное придет при соприкосновении с монастырской жизнью — так и создавались монастыри и их монастырское братство и равенство.
На монастыри надо смотреть, как на сохраненную наивную школу нашего современного монашества: кто из современных истинных творцов жизни не монах, не аскет?
После чтения «Каиновой легенды» [89] в «Русских ведомостях»: что хотел сказать автор? Может быть, о творческой плазме, из которой выделяется личность; плазма — (это народ) — творит легенду, как придется, лишь бы заполнить пустое место (примирить глупость и смерть). У плазмы злой путь этого творчества: творящая саранча. Вопрос: как творит «саранча», вся, или тоже «личностями»? Может быть, и не существует вовсе «плазмы», и всякая плазма разлагается на «личности»? В основе плазмы есть плазматическая личность, которой есть подобная (например, всякая баба скажет, что не сам утонул, а убили, каждая творит виновника, и вот эта элементарная личность, присущая всем бабам, и есть народная творческая личность).
Плазматическая личность и собственная личность существенно различны: эта последняя сидит на базисе индивидуальности, та не имеет индивидуальности (все бабы говорят, что виновен): отсюда женское плазматическое, принимающее и мужское, индивидуальное, отрицающее: бабьи сказки и скептики; хотение, воля, творчество, личность — мужское (чисто личное), и плазматическая личность (женское).
Хотение — есть ограничение, воздержание (пост), но возможно так ограничить себя от женского, что останешься холостым (русская интеллигенция).
Аскетизм — культ мужского, монах — <женского>.
Известно, что Россия легко представляется как громадная дебелая баба. Все рассуждающие мистики в один голос признают начало женственное, пассивное основание в России (успех Распутина).
Календарь подавил личное творчество.
Самый аэроплан меня совсем не интересует, потому что я хорошо знаком с птицами, а мое воображение населяет легко иные планеты гораздо более сложными машинами. Меня интересуют люди, творящие из нового факта новую веру, и даже не люди как личности, а та народная плазма-тичная бабья личность, которая творит и законы природы, и в этом смысле я <думаю>, что это личность, что новая сила за человека не отвечает.
В июле подхожу к природе, к спелому ржаному полю; спелое желтое сухое прекрасное поле, и каждый колос, кажется мне, звенит серебряным колокольчиком. Поют тысячи невидимых кузнечиков, но кажется, это спелые семена просятся вон… Пришел на минутку — прошел целый час, а может быть, и больше? Загремел гром — испугал, но тучи безопасные, сваливают, петухи струсили, но кузнечики радостно поют и ручаются, что дождь и гроза в этот день не будут.
Лето. Июль. В июле замолкают птицы, в июле семьи птичьи — уже свистят в воздухе кроншнепы, обещая осень… Лен — <поле> цвета морской волны. Букет кровавой бузины.
Приходил Семен Карпович Забелин, рабочий, электромонтер, и три часа подряд излагал свое миросозерцание. От слов о принципах, о творческой личности и т. д. постоянно переходит к примерам из жизни писателей, жалуясь, что вот как ему трудно, а писателю интересно и легко жить. Эта нота зависти есть общая в рабочем движении: главная отличительная черта его от движений религиозных.
Характерно для нашего движения, что рабочие в массе сохраняют деревенскую мужицкую душу. Пример Алекс. Вас. Кузнецов: он 25 лет был в Петербурге и вернулся к земле на свой хутор более мужиком, чем настоящие мужики: за это время мужики в деревне более подверглись влиянию города, чем он в городе.
Масса рабочая та же безликая плазма, что и масса крестьян, это та же чающая плазма, ожидающая героя, как богомольцы (саранча творческая).
Семен Карпович Забелин в Религиозно-философском обществе и его презрение к господам: в будущем рабочие не будут предъявлять таких требований к ученым: в обществе образованных людей они не будут рабочими, т. е. «политическими животными», политика — это как будто теперь основное свойство рабочего.
Много верного в этом материализме рабочего класса: как мужик, производитель хлеба, со своим кулем хлеба висит на идеалисте, так и рабочий со своим производством «ценностей». Новое доказательство общности с мужиком (богомольцем) и плазмой — творящей плотью. И может быть, в религиозном плане роль рабочего класса есть восстановление мира: их «философский» материализм есть лишь указание на значение материи, плазмы, земли, рабочие — это посланники земли (хотя мужики с рабочими враждебны).
Я смотрю на рабочих как на посланников земли…
Новая женщина, разлад: нащупалась в себе личность неприкосновенная, а жизненное устройство женское состоит в том, чтобы отдать себя (еще, что она не может хитрить). Встречается некий романтик, она любит его, но предвидит, что там, где начнутся ее реальные требования, он не выдержит: эти требования вперед уже ясно невыполнимы: сочетание в ее одном существе мужского и женского: она ищет удовлетворения и как мужчина и как женщина. Впрочем, она предоставляет ему свободу действий. Потом, может быть, жертвуя своим чувством, исчезнет для него. А его похождения в поисках ее, и тут возможно все. Конец: она — директор банка, он (Боборыкин в лопухах).
Счастье умного человека есть глупость; те немногие минуты, когда умный человек был в глупом состоянии, и вспоминает потом как счастье. Из этого, впрочем, не следует, что глупость и счастье одно и то же: счастье существует само по себе, но легче всего оно дается дуракам.
14 Июля. В июле бывает такой задумчивый денек прозрачный с холодком. Над рекой, на полях полусжатых, вчера могучих, стоял какой-то вопрос. Такая тишина в лесу у дороги.
Завещаю своим родным поставить крест над моей могилой с надписью: «На память о теле».
27 Июля. Город. Рассказ кондуктора о событиях: депутат на белом коне с трехцветною лентой, а полиции не было, картина высшего состояния человека: пьяных нет, все закрыто, запасные чинно гуляют (не пьют)… Рыжий мужик спрашивает: а будет ли царь на войне? Водку заперли, и самоуправление возле казенки [90]. Как в солнечном затмении наблюдают солнце, так и в пьянстве русский народ. «Водку заперли — это государь молодец, дай Бог здоровья».
Все это признаки конца: встреча со старообрядцем, разговор о лесных пожарах, и затмении, и забастовке — все это признаки конца, как у летописцев.
Признаки войны: лесные пожары, великая сушь, забастовки, аэропланы, девиц перестали замуж выдавать, Распутину (легенда в Петербурге) член отрезали, красная тучка, гроза. Лес и старообрядец. Радость освобождения от будней: кухня и трактир = дом и война.
Иногда читаешь газету, идешь по улице и вдруг спросишь себя: «какое же теперь время года?» Лето забыто. Природа — все равно. Пустые, резонирующие квартиры наполнены странными звуками.
Нет: мир после этой войны, конечно, надолго оградит себя от войны, но возможность ее не устранит.
