— Неужели не догадываетесь? — Возница догадался, продолжал:
— Там собирается их видимо-невидимо.
— Где?
— Да на войне…
Генерал и сестра милосердия.
— Все-таки война эта ваша — ужас!
— Жить хотят!
— И нужно бить людей!
— Такая жизнь…
— А как же святые-то жили.
— Блаженные? что же вы хотите, все чтобы стали блаженными. Человек — животное кровожадное.
— Человеком еще и не пахнет тут!..
У нас!
Французик ехал из Германии и ломаным русским языком рассказывал, как в Берлине:
— Подумайте фунт соли стоит марку!
— А у нас 1/2 копейки! — сказал купчик.
— Мясо стоит марку.
— А у нас мясо градоначальник объяснил: 25 коп. фунт.
— Яйца пятак.
— Яйца у нас тоже объяснили: 30 копеек.
— Молоко 20 коп… денег на пропитание.
— А у нас, сколько хочешь и т. д.
Все радуются кругом, что казенки закрыли, даже пьяницы.
Россия вздулась пузырем — вообще стала в войну как пузырь, надувается и вот-вот лопнет.
Когда Фрося превратилась, по-видимому, окончательно в злейшую Ксантиппу [93], то теперь только и вырисовалось то милое существо, которое я так любил: сарафан, платочек, весла на реке, лес, грибы и такая со всеми ласковость и простые слова. А теперь это вечно надутое ворчливое существо, всех отталкивающее от моего дома, с глупыми требованиями. Но спасение возможно только на месте, а не где-нибудь на стороне. Корень жизни человека на месте — вот где происхождение «отечества». Человек может быть очаровательным в отношениях, вполне искренним, но есть такая точка испытания, место оседлости, где он совершенно другой, поэтому нужно вглядываться в человека как он извне.
На луне: ходят ли трамваи? с узелком на рельсах возле остановки. У всех одна мысль. Какой-то рассеянный человек шел и сказал вслух: «внешняя оборона» и другой сейчас же подхватил ее и стал развивать, и они пошли рядом, обсуждая средства внешней обороны.
Знамения — и вспомнили только на другой день, что все так и знали: на небе облачко было красное. Знамения идейные: Ницше и проч.
Ясно, что должно родиться что-то новое: последняя война…
По первому поводу русский забывает обиду, злобу и, отмахнувшись рукой от этого, как от комаров, начинает жить по-новому и хорошо, и Пуришкевич просит у евреев прощения, и в верхах думают, что вот и слава Богу, и нет комаров.
Трудно русскому держаться на злобе и недоверии, утомительно.
Вечернее время: приличная дама продает вчерашний номер по копеечке на номере.
«Самое важное чувство у всех то, что эта война — огромной важности мировое событие, размеры которого еще трудно поддаются учету во всем объеме. После войны новый мир, новая Европа, новая Россия, новые люди, новая психология и новое искусство (речь 26 июля ст. в Таврическом дворце; а м.б., июня).
Из «Биржевки»: «пограничные жандармы заметили, в каком виде пришли русские, были поражены, и со многими сделалась истерика».
Вот уже почти неделю в Петербурге и начинаю привыкать: город — военный лагерь, живется при военном положении много свободней, куда-то исчезли хулиганы, нищие, исчезло разнообразие, цветы жизни, все неожиданности, у всех одно лицо, все стали друг на друга похожи, и Петербург прямая улица, как большая дорога проезжая на войну. Теперь не говорят «мы расшибем», хотя столько данных, а втайне опасение, как бы нас не разбили, если разобьют, то революция ужасающая.
У государя, по словам Коли, при выходе лицо было бледное, глаза стали живыми, прекрасными, и речь свою он говорил, сдерживая рыдания, — очень был хорош — начало воплощения героя-царя.
В кофейне подошла ко мне самая бедная проститутка и сказала:
— Пирожных нет! Я посмотрел на нее.
— Дрожжи дороги, — сказала она.
— Очень дороги?
— Дороги, угостите пирожными!
Я дал ей пятиалтынный, и она действительно съела три пирожных: совсем голодная бледная.
Итак, ничего, ничего не известно впереди, и мысль все возвращается к герою нашей истории Вильгельму, что это за человек, где ключ к его безумию?
А Сологуб говорит, что все известно, и все герои на полочках.
— Вот бы тут пожить! — сказала она.
— Как же пожить, ведь те не очень преданы этому делу.
— И довольно! — воскликнула монашка, — нужно только капельку желания, остальное сделаем мы.
Вот так и с солдатами: из капельки создают патриотизм, из капельки инстинкта к бродяжничеству создается милитаризм: на эти мысли наводит мгновенное превращение пахаря в солдата.
Куда-то исчезли все нищие и хулиганы, двух нищенок я встретил все-таки, они разговаривали:
— Теперь на людей нечего рассчитывать, теперь все собой заняты.
А нам кажется наоборот, что теперь именно люди не так собой заняты. Нищие правы: теперь собой больше заняты, но это свое стало не причудой, не блажью…
Настоятель Казанского собора 28 сего Июня был осчастливлен телеграммой его Императорского Высочества великого князя Николая Николаевича Верховного главнокомандующего русской армии: «Тронут. Сердечно благодарю. Твердо верую, что при заступничестве Казанской Божьей Матери одоление врага обеспечено».
Война была объявлена Германией: 14-го Июля на совещании Государь высказался против войны, Сазонов тогда сказал, что война необходима. Обратились к военному министру, и тот ответил вроде следующего: никогда русская армия не стояла на такой высоте подготовки.
Большая широкая дорога Невский, едут, едут по ней, сверкают штыки, так сосредоточены в себе и так скупы на все окружающее солдаты. Кажется, все с ними идет в одну сторону к открытым воротам города и там будет солнце и тоже бесконечная цепь штыков навстречу солнцу.
В пустой квартире через форточку чудится где-то сражение. Мы ничего не знаем о нем, на бабьем положении, живем и все читаем, все стали идейные. Соколова, безумно влюбленная в своего мужа, выхлопотала ему пребывание возле Петербурга и говорит мне простодушно: «Нам везет, мы счастливы». А Лапина, показывая великолепные рубашки, сшитые для мужа-доктора, говорила: «Никогда я не думала, что люблю его так!» А жили чуть не по 15 лет вместе. Этот С. был марксистом, а теперь хлопочет об устройстве возле семьи, прибавку получил.
Счастье показывается на один момент, и, чтобы взять его, нужно как можно меньше воображения, как можно скорее нужно поцеловать что-нибудь, поласкать, обняться, забыть себя…
Недостижимое веками устроится в один миг, и когда все устроится, то хватятся: Россия ценности свои накопила в рабстве, в прошлом.
Ремизовы приехали. Так я и знал, что зверства немцев — вздор. Русские заграницей постарались для русских.
Друзьям прогресса теперь придется выдержать большое испытание. Я предвижу теперь, если для
