Дневники 1920-1922

5 Октября. Вчера через Полом ходил в Б. Починок смотреть гончую собаку. Елочки хороши только молоденькие, старые ели, серые, мохнатые, со множеством суши на стволах, некрасивы. Зато сосны, чем старше, тем лучше, в такую погоду стоят, как свечи, в ветре важно раскачиваются, и хочется, глядя на эти мачты, плыть куда-то по океану, в сторону неизвестную… Вот ляда, на которой посеяли рожь между черными пнями^{126}. Странно, что на лядах всегда забывают срубить несколько деревьев, и так они всегда стоят на вырубке, как последние волосы на плешивой голове. Наша Россия теперь вся, как вырубка, от интеллигенции остались только черные пни да еще те немногие забытые на плеши волосики… Но озимь всходит, я ее чувствую, холодная, строгая озимь, зеленеющая, несмотря на зиму. (Коля Дедков поступил в Москву учиться и вырвался на неделю сюда, гонит самогон, чтобы заработать себе на зиму хлеба в Москву, может долго не есть, не спать, читать Достоевского во время отдыха на поле. Он стремится куда-то к высшему, в люди, холодный, расчетливый, практичный, крепкий, как озимь. Еще пример: Митрофанов выбился в лесничие, любит лес, и много других — все озимь.)

Кто-то, кто?

Хозяйственный мужик Дмитрий Павлов. Дмитрок смутной душой чувствует так, будто кто-то, кто? стоит на дороге хозяйства и портит всякий хозяйский замысел. Это ощущение знакомо и всякому культурному работнику, если я «партийный», то называю врага контрреволюцией, или беспартийный — большевиками, жидами и т. д.; ни то, ни другое, ни третье неверно, лицо врага остается нам неизвестным, Дмитрок более прав в своем неясном стремлении.

Еще про озимь:

Хорошо, но что, если это только на два-три урожая, и потом становится обло… и пустошью (картина пустоши с редким березняком и едва заметными следами борозд, разделяющих полосы).

Первое впечатление.

Почему неинтересно проходить второй раз по тому же месту? Вчера, проходя по лесу, я увидел вырубку, на ней были все черные пни и два-три дерева очень тонких. Меня что-то остановило при взгляде на вырубку, и я подумал: «Как плешивая голова, два-три волосика осталось, так вот и Россия наша без интеллигенции». Сегодня я проходил по этой вырубке и не испытал никакого волнения, я только вспоминал уже готовую мысль о плешивой голове и прошел дальше: чаша пуста, вино выпито. Потому и неинтересно, что пережито, кончено, теперь я живу по другому поводу: меня занимает озимая зелень между пнями, и я думаю о молодежи, стремящейся к учению.

Что значит существовать (по Бергсону).

Наиболее достоверное есть наше собственное существование. Существовать — значит меняться во внутренних своих состояниях, причем само состояние так же меняется, словом, психологическая жизнь непрерывна. Прерывность получается, потому что наше внимание схватывает лишь наиболее освещенные точки всего нашего состояния и так разделяет на отдельные состояния. Искусственно разделив, наше внимание так же искусственно их связывает, придумывая для этого неизменное Я. Таким образом, исключая реальное время (длительность), получается искусственное подражание внутренней жизни. На самом деле прошлое накапливается на прошлое, беспрерывно. Мозговой механизм создан, чтобы отстранять в бессознательное почти всю совокупность прошлого и вводить в сознание только то, что приводит к полезному труду. Мы мыслим незначительной частью нашего прошлого, пожелать, стремиться, действовать заставляет нас все наше прошлое. Из этого сохранения прошлого вытекает невозвратимость, каждый из нас есть род творческого акта, и никто не может предвидеть ту простую неделимую форму, которая выходит из этого творчества. Так, художник не может предсказать, чем будет его картина (тогда бы не нужно было создавать). Следовательно, существовать — значит изменяться, а изменяться — значит созревать, созревать же — значит бесконечно созидать самого себя.

6 Октября. Летом слишком рано солнце встает, а чтобы насладиться предрассветным мраком, нужно ночь не спать. Зато осенью утро наше. Я не знаю, может быть, из-за этого наслаждения и живу я тут в глуши. Встаешь не по свету, а по предчувствию света, и потом у окна, пока желтеет холодная строгая заря, постепенно сам просыпаешься, сны проходят, как утренние облака перед солнцем… Вот сегодня таким сонным облаком предстал А. А. Стахович, кругом всё памятники обыкновенным людям.

— Необыкновенный человек у них бунтарь? — спросил я.

— Бунтарь, — сказал Стахович.

Я думал при этом, сколько у нашего высшего дворянства было чего-то детского, забавы много было в них, а в демократии новой все напряженно-серьезно.

Вчера с утра летели белые мухи. Сегодня мороз лежит на крышах, на дровах, на огороде. На досках- кладях к колодезю тоже лежало белое, и нога моя коснулась этого, и зима пахнула…

Почему чувство природы не проживается, как всё, и каждый год возвращается и переживается вновь?..

Биографическое.

Русский дикарь бросается на книжку и самую трудную для понимания: потребность интеллекта. Переворот: проклятие интеллекту, религия. А нужно бы просто взять самый интеллект под контроль чувства жизни…

7 Октября. Был в городе за пайком. Решение Афанасьевых уехать. Первое письмо Левы. Дело о краже у меня кольца комиссаром по здравоохранению передано в Полит, бюро. Семен Демьяныч очищает партию и хочет ехать в Москву «душу чистить», ненавидит примаз. интеллигенцию, верит в Луначарских, как в богов, — прозелит. «Советская смерть» Лебедева — наказание за измену: исключение из партии. Курсанов-второй, исключенный интеллигент, одичалый нераздавимый клоп. Поиски Уездлескома: бык рогатый. Посылка письма по почте, заклеивание отрубями.

8 Октября. Ночь на воскресенье с охотниками Зориным и Масленниковым, охотничьи рассказы. Дождь. Тихое памятное сырое утро — хорошо! а зайцы не вставали. Под дождем в Поломе, почти босой. Сострадательный Ефим Иванович увидел, проезжая в город, и привез мне калоши^{127}.

9 Октября. Второй зазимок, более прочный, в тени снег держался до полудня.

10 Октября. Мороз, ясно.

Вчера вечером получена из волости бумага, что если шкрабы не явятся наутро к 10 часам (за 15 верст), то будут сурово наказаны. А у нас экзамены.

Надо вести дневники школьного учителя. В пятницу прихожу в отдел, сидит новый заведующий Ильенков, стоят Курсанов, интеллигент, исключенный из партии, волостной заведующий отделом нар. образ., солдат с мутными глазами, говорят, что он недавно приехал из германского плена и был спартаковец. Курсанов говорит: «Арестовать их всех на пять дней». Спартаковец: «Да, нужно арестовать». — «Кого?» — спрашиваю. «Шкрабов». — «За что?» — «Не представили личные карточки в трехдневный срок». — «Кто же будет учить, если арестовать?» Курсанов: «Ничего, учительница посидит дней пять, освежится и опять заучит». — «Ну, если вы арестуете, — говорю, — то я постараюсь вас арестовать, всех, кто сидит в городе по народному образованию». Ильенков: «?!» — «Извольте, — говорю, — вот за что, вот ваши преступления: за весь год ни один представитель отдела не был ни в одной школе и т. д…».