достиг ее, новая гора подняла бекаса, он вылетел, и я стрельнул зря два раза. Вот после того я и достиг того, что не мог идти за собакой и равнодушно смотрел, как вылетали бекасы.
К рассказу о шалаше Федора Ивановича на вечернем утином перелете… Когда туман закрывал внизу деревья, в моей душе, напротив, открывались таинственные зеленые тенистые леса, те же самые, как и на земле, с той же самой их географией, с мысами в поля и с еланями внутрь, но только совсем живые, свои леса. И когда над упавшим на землю небом виднелось только несколько темных точек от вершин самых высоких деревьев, вся исчезнувшая земля с ее географией стала своей собственной душой.
Круглое моховое место-чистик. Под ногами до колена то вереск, то можжевельник, то березки высотой в папоротник, и между ними там и тут кочки, покрытые краснеющей клюквой. Я люблю такие чистики среди болотных лесов, ведь это место было дном озера, и теперь это дно, как руины, поросшие мохом. Вон там на чистике островок темных высоких тростников, я знаю, тростники растут на последних каплях прежнего прекрасного озера. Тетерева кормились на кочках, заслышав шум, вытягивали шеи, и так рассмотрев поверх березок мое приближение, взлетали не в меру. Солнце сверкало всей силой на безоблачном небе, но роса еще не сошла, и зелень была совершенно седая. Вдруг мне что-то сверкнуло впереди в островке тростников. Я понял, что это сверкнула на солнце большая скопленная капля росы. Она сверкнула еще и еще: огонек как будто перебегал с тростинки на тростинку. Было совершенно безветренно, и я догадался, что тростинки шевелит бегущая птица. Смекнув, я свистнул собаку, направил, она скоро причуяла и повела в тростники.
Бекасы стали выдерживать стойку, западая под носом собаки или удирая от нее. Вот когда удирает бекас между кочками, поиск собаки становится совершенно таким же, как по дупелям и тетеревам, и, следовательно, поиск и стойки надо характеризовать не птицей, «по дупелю» или «по бекасу», а по характеру местности. Бекасы теперь иногда пересаживаются так же близко, как дупеля. Один пересел всего в нескольких саженях от места взлета, Ромка видел и опять стал. Я убил этого бекаса, он был очень жирен.
Ясниковское дупелиное болото занимает всего десятин пять, небольшая «слатинка» от родников, притом на холме. Эту слатинку полукружит Вытравка, поросшая по берегам ольхой, другая половина круга заключена в громадную кочковатую поскотину. Дня через три надо снова проверить эту слатинку.
Сегодня утром за чаем вспомнился заключительный «акт» похищения «лучшего», и так больно стало, что я простонал. «Что у тебя болит, где болит», — спросила Павловна. «Да, — сказал я, — стрельнуло где- то около пятки, больно».
Конец Августа и тетрадки{74}.
Солнце еще не вставало, в низинах туман. По седой зелени мокрого луга пишет узоры мой быстрый Ромка. Ему очень везет на дупелей…
Е. П. предложила мне разломить с ней косточку дупеля, чтобы узнать, кто у нас кого закопает. Я отказался и убедил Павловну в отвратительном значении этой шутки, обходящей весь мир. Когда я потом сообразил, какая сила бессмыслия скопилась в этой шутке, сотни лет повторяющей всем мирам, я почувствовал удовлетворение от себя как революционера.
Но как только я счел себя за революционера, то вдруг мне представился Каменев с брюшком, говорящий толпе с балкона против обелиска Свободы. Мало того, Каменев, всякий, говорящий с трибуны, вырастающий на вкусах масс, мне представляется самым зависимым человеком, намотавшим теории на самомнение.
И я был доволен своей революционностью, своей мгновенной находчивостью в отказе разломать с женой дупелиную косточку.
Санчо мудрей Кихота, но немудрый Кихот все-таки больше Санчо. Если бы у Санчо была идея, если бы у Кихота была мудрость!
Евреи мудрые, слишком мудрые люди, на них так бы и надо смотреть, как на Санчо. Откуда же неприязнь? Вероятно, потому что они, по существу низшие, имеют претензии высших. Попробовал бы Санчо унизить Дульсинею!
Но это все кругом около истории одной любви, когда он пропустил один жизненный момент и от этого стал поэтом, но ничего не могло и не может заменить упущенного мгновения: а потому «идеал недостижим». Библия такого не знает. Еврейский пессимизм, значит, тоска по тоске.
Вечер 31 августа
Ясно. Сильный ветер. Холодно. Березовый лист слегка погорает. Ходил с Ромкой по болоту вокруг мыса Острова и ухитрился ни разу не провалиться. Это тоже искусство ходить по болоту, тоже уверенность явилась: пусть себе качается, я не покачнусь. Убил одного бекаса. То, чем обрадовал меня Ромка утром, вечером на том же оплошал: бекас переместился у него на глазах, и он его стурил. Получил здоровую порку. Надо учить походу осторожному к перемещенной птице.
Журавли начинают свои осенние эволюции. Хорошо смотреть, когда пара летает, планируя рядом, три раза один махнет, и три раза другой, и опять планируют, и опять по два маха, и…
Когда-то я убивался, учил Ромку ходить по топкому болоту, а теперь смешно думать об этом: тихий ход сам собой определился, когда он понял, для чего это нужно. Вот, я думаю, и в лесу также определится.
Собаки волнуются: кого возьмет хозяин. Кента выбежала, когда я надевал сапоги, вернулась к себе и там замерла. Она выйдет опять, когда дойдет у меня черед до ружья. У Ромки безумное волнение, его перед охотой подавил страх, что его не возьмут, и он положил свой утюг между лапами и смотрит большими
