Дневники 1926-1927

большинстве случаев жалеют только родителей, а с животными совершенно безжалостны и, напротив, очень любят их мучить. Любимое занятие у мальчиков ловить слепней, втыкать в них соломинку и так пускать лететь, это у них называется «антенну поставить». Крестьяне очень жалостливые к домашним животным, но к диким относятся так же, как мы относимся, глотая невидимые инфузории. Однажды я имел случай убедиться в стихийной жестокости к животным у одного молодого парня, крайне чувствительного и тонкого… Мы охотились в начале Августа на уток… <не дописано>

14 Августа. Антициклон. Холодно. Давно осень. Завтра Лева едет в Сергиев выселять жильцов. Я принялся за новое звено К. Ц. Любовь Алпатова.

В огне любви: потеря идеи прогресса.

Она — как Черный араб: появляется.

Точка опоры в звене.

Тюрьма и зарождение в ней вечной невесты.

Европа — обмирщение маниака (приближение к реальности).

Ток.

Ефим — доктор.

Даже через полстолетие каждое лето первая ягода-малина, съеденная мной, имеет неслыханно прекрасный вкус и аромат той, пятьдесят лет тому назад уворованной, запрещенной малины…

19 Августа. Сегодня были с Петей на Ляховом болоте. В полдень усталые мы выглянули наконец из леса в поле и под горой увидели трубу избушки: там, вероятно, жил хуторянин, значит, близко вода, и можно чаю напиться. Вздумали в уголку леса на краю поля пить чай. Я пошел вниз к речке за водой. Петя занялся костром. В тот момент, когда я опускал чайник в воду, вспомнилось, что чашки-то мы и забыли! Казалось, дело безнадежное, но недалеко хозяин хутора копался тут же с лопатой в руке. Я решил попробовать попросить у него чашки и пошел к нему. Он еще раньше, чем я начал о чашках, попросил у меня покурить. После того вопрос о чашках скоро решился, он крикнул хозяйке, и та подала мне через окошко чашки. Мы разговорились, новоселы оказались из села, в котором родился один мой знакомый.

— Ну да, — сказал новосел, — отец его у нас был попом, пил горькую и через это помер.

— А мать? — спросил я.

— Попадья была очень красивая, детей было пять человек, всех выучила.

— Значит, были богатые?

— Нет, какие богатые! им бы не выучить детей, да, видишь ли, поговаривали… Тут рядом жил вдовый поп, гладкий и богатый, да уж и богатый! три раза воры церковь ломали: думали, поп деньги в церкви хранит. Вот матушка-то наша, говорят, и сошлась с этим попом и через это детям давала образование.

Я спросил:

— Не через это ли ваш поп и пил горькую?

Хозяин ответил:

— Вот как вы догадались: собственно через бабу свою и пропадал и помер не в своем уме.

Хозяйка высунулась наполовину из окна и спросила:

— А дети-то чьи были?

— Собственные его, нашего попа. Затем же она и сходилась, чтобы своим детям образование дать.

— Значит, умная женщина, — ответила хозяйка, — чего же ты сказал, что наш поп пропадал.

— Потому что обидно попу и жалко.

— Ваш поп был дурак, — сказала хозяйка, — чего же тут жалеть, из-за детей другая мать жизнь свою не жалеет, а это…

— Тьфу! — плюнула хозяйка, — слушать не хочется. И сердито закрыла окно.

Крестьянские рассказы:

1) Дрова. 2) Хорошее обращение. 3) Книга Онуфрия. 4) Обоз. 5) Образование. 6) Молоко от коровы. 7) Капли Датского короля. 8) Хромой черт (т. Заворошка: рассказы и очерки.).

22 Августа. В лесах коровы — везде! мы переходили не из леса в лес, а от стада к стаду, и нет, кажется, ничего более неприятного, как лес — краса природы, в котором изо дня в день скот выщипывал траву, обламывал кусты. Издали, кажется, так хорошо, такие необъятные эти синеющие по холмам леса, эти черные зубчики хвойных вершин на красной заре, пересекающиеся на горизонте голубые, синие и фиолетовые края. Думаешь: «это тут у нас выбито, а вот не пожалею ног, доберусь до синих лесов, там непочатый край!» Подходишь — и там скот, и там все выбито, и в фиолетовом краю, и в голубом — везде скот.

Оставались раньше неприступные для скота болота, единственный девственный ландшафт. Но на беду год вышел сухой, болота подсохли, в болотах совершенно так же, как и в лесу.

Исходив до сорока верст, мы с двумя тетеревами и одним бекасом при двух отличных собаках на закате солнца проходили осохшую долину начала Кубри. Мы шли против солнца, впереди нас далеко слетали белые птицы — это были грачи, блеск их черных крыльев на солнце давал нам впечатление белого цвета: ну, вот совершенно белые, как бумага. Дальше этих птиц, далеко впереди, где мы еще надеялись наверстать свой охотничий день, сверкали какие-то огни, поднимаясь от земли и потухая в воздухе. Долго мы не могли понять, что это значило, и когда уже совсем близко подошли к вырубке, где надеялись еще найти выводок тетеревей, поняли ужасное явление: это возвращалось домой огромное стадо коров, и хвосты коров, вздымаясь и опускаясь на солнце, издали нам казались огнями.

Дымился оставленный пастушатами-озорниками костер, курилась ими же подожженная муравьиная кочка. Мы не заметили этого костра, потому что их было много, внизу, где задерживался скот, оставался костер, или пылающее дерево внутри, или муравьиная кочка. Солнечный луч, проникая в березовый лес, обнажал весь ужас этого опустошенного зеленого дома: воробью на двести шагов нельзя было укрыться от глаза, и огромный красный мухомор, единственный гриб, уцелевший от копоти, соблазнял опустошенное охотничье сердце к выстрелу хотя бы в эту красную шапку.

<Запись на полях> (В каждой деревне умоляют убить лисицу: кур ест. Волки.)

Когда мы, подходя к своему дому, уже в темноте взошли на холм, страшное зрелище открылось с той стороны, где горел костер: вся вырубка горела, высоко поднимались языки огня, и во всех сторонах, где мы видели дым, теперь было зарево.

Какой страшный край эта Великороссия! ведь только странные ученые-спортсмены могут интересоваться частушками: я не знаю, что может быть глупее этой девицы-куклы, выплевывающей подсолнухи и время от времени изрыгающей частушку.

Большое моховое болото за Хмельниками, однако, оставалось нетронутым, оно было слишком велико, чтобы пустить без риска скот, такое большое болото, что целиком у крестьян не имело названия: называлось только по участкам, прилегающим к той или другой деревне. Дальше своего участка никто не знал болота, и все показывали в ту сторону, где не было деревень, и говорили: там никто не бывал. Но мы пошли туда, и, оказалось, совсем недалеко: всего восемь совершенно пустынных верст — и болото кончалось.