так мне представляется любовь Алпатова, как эта забытая лампочка. Не будь этой любви, не стал бы я возвращаться к эпохе, когда у русского царя заболели почки и он вдруг умер, а новый царь назвал претензии Тверских дворян на конституцию бессмысленными мечтаниями. Тогда по всей великой Руси втихомолку с фырканьем, с ужимочками, с подхихикиваньем облитые помоями либеральные дворяне стали списывать какие-то стишки о бессмысленных мечтаниях и передавать их из рук в руки, из края в край. Есть что вспомнить! но я это, мне такое далекое, я даже самое близкое мне не стал бы вспоминать, потому что не люблю свою юность и всякое о ней напоминание. Я не хотел бы, как Фауст, возвращаться, не хочу вновь пить этого жидкого напитка, потому что у меня в моем бокале на дне остаются еще самые густые капли. Этот хмель <2 нрзб.> прекрасный бьет прямо куда надо, а не как в юности, ударит в голову жидкий напиток — и пойдет одно — головой чистое, идейное, другое — животом — грешное, так смешаются семь пар чистых идей и чувств и семь пар нечистых, и начнет человека ломать и бросать во все стороны.

Хорошо вот теперь для юности есть комсомол, где формы даны, и в них, как в берегах, можно плыть по течению, даже просто из-за житейской выгоды можно быть комсомольцем. В мое же время это был настоящий крестный путь быть в подпольном кружке, и только самым высшим чутьем можно было угадать необходимость и, если хотите, какую-то выгоду быть в подпольном кружке.

Я показал берега, теперь простимся с ними, пусть будто густой туман окутал все берега и стал наш на реке влекущий челнок, как в бескрайнем океане, и этот молодой человек Михаил Алпатов плывет совершенно как сам по себе, и нас интересует не общий путь по реке, а его особенный, как на Литейном проспекте вспомнилась мне только одна забытая лампочка в белую ночь, а потом уж и все, что там было.

В то время делал себе карьеру товарищем прокурора небезызвестный после Трусевич, следопыт молодых государственных преступников. Т-у пришла в голову счастливая мысль собрать все прошения студентов при поступлении в высшие учебные заведения.

На восходе в сегодняшнее Благовещенье мороз хватил страшный, и с северным ветром было так холодно, что и в шубе прохватывало, и пороша свежая сияла на снежных сугробах, а в поле несло белую пыль, гнало по насту дымом. Собака еще отъехала шагов на 500 и пошла в пару. Следов работавших лисиц не было видно, а заяц зачем-то подходил и отпечатался, а т. к. эта пороша была не утром, то значит лисицы работают или вечером, или ночью.

Надо непременно описать лес, дробя события, напр., путешествие собаки проделать от Рождества до воды, наметив множество такого рода «героев».

Даже полное сияние солнца, весь его апрельский угрев не мог согреть дня, северный ветер постепенно переходил в бурю и, пожалуй, такого дня редко бывает зимой. Грачи носились в воздухе в поисках места, не занесенного снегом, и уселись на дворе у Павла.

Сверить с рукописями переводов Бебеля, Меринга, Каутского и так установить личности пролетарских вождей. Тысячи почерков эксперты начали изучать, сличать, фотографировать, складывать из букв прошений слова, переводить их на прозрачную бумагу и потом накладывать слово прошения и рукописи одно на другое.

Это был научный способ, и от него никуда не уйдешь.

8 Апреля. С утра хмуро, сильнейший ветер с морозом, столбом поземка. Настоящая самая злая зимняя метель. К вечеру показалось солнце. Вечерняя заря в полнеба над снегами нетронутыми — редкое зрелище. На ночь почти стихло. Наст везде держит, и я ночью гулял в поле по насту, удивляясь необыкновенному сиянию огромных звезд. Начал «Любовь».

9 Апреля. Небо оставалось открытым всю ночь, и морозно было. Рано встало солнце и открыто взошло. Потом все было, как в эти дни: усиливался северный ветер. Только после заката ветер, как и вчера, стих настолько, что доставляло удовольствие гулять далеко в поле под большими сверкающими звездами. Вечерняя заря полгоризонта. Наст довольно прочный, редко где провалишься.

10 Апреля. На восходе ни малейшего движения воздуха, так что за озером в лесах показались высокие дымы и открыли мне существование неизвестных мне деревень. Пахло так особенно морозом на весеннем солнце, я унес этот запах с крымских гор во время той весны, и когда у нас так же: мороз, великое солнце, голубое небо, — то я говорю: пахнет Крымом.

После восхода заметил уклон дыма сторожки с юга на север и теперь уж наверно могу предсказать перемену погоды.

Понимал ли я в детстве природу? Нисколько. Я страстно любил яблоки, и меня тянуло из города в сад за яблоками и грушами. Потом, когда стали из деревни присылать яблоки, переложенные соломой, то солома стала нравиться. Первое понимание художеств в природе у меня явилось в студенческие годы после поездки на Кавказ: там я не приходил в восторг и мало понимал красоту, но я увез оттуда нечто, отчего, прикидывая, как мерку на свое родное, стал узнавать это как красоту, стал любоваться (до тех пор не понимал, когда Дунечка восхищалась пейзажем и восклицала). Значит, вся моя страстная любовь к природе вышла из яблоков и открылась через Кавказ, а потом через любовь. (При описании тюрьмы нужно открыть это чувство любви к природе и человеку: я помню дерево и одного семейного полицейского).

В 7 у. я вышел на разведку по насту. Дым везде подымался свечой, но иногда вдруг как будто воздохнет на юго-западе, и он наклонится и опять встанет. Все небо чистое, внизу, совсем внизу туманная хмарь. По мере того как разгорается солнце и голубеет небо, туман исчезает, но на северо-западе небо внизу от хмари серо-грязное. Я думаю, из этой хмари потом родятся тучи. В лощине за мостиком нашел на снегу много тетеревиных перьев: несомненный ток. Против Щелконка токовал черныш, я рассмотрел его в бинокль: сидел на верху ели, вздыбив белый хвост, вытянув шею, токовал. Простонала желна и пробарабанила. На дороге кормились снегири: две красных и одна серая. В кустах парились овсянки: самец летел за самкой по кругу очень долго, потом полет стал тише, самка села на елку, самец, тоже присев, бросился на нее, схватились, упали на снегу, спарились. Запоздалый русачок проскакал через поляну. Дорога по насту во все стороны, — как вольно, как легко и как чудесно пахнет солнцем! на осинах лопнули почки и запушились, далеко на солнце видны блестящие смолистые почки тополей.

Хорошо в деревне, раскапывают куры жаркие завалинки.

Я предполагаю, что утренняя хмарь на западе, хотя она потом исчезла, была признаком перемены погоды. Там же перед закатом явились синие полосы и над опускающимся солнцем прозрачные белые (перисто-слоистые) облака, притом это будто помазано было по голубому неровным овальным кругом, и на этом кое-где волнистость, как рябые перышки тетерки. Такой же замешанный круг белым был и направо. Солнце, проходя тяжелые синие полосы, краснело (деформировалось), полосы синие стали прослаиваться красными, село солнце в синее, сплющенно-красным, определенно подул ветер с юго-востока и потом стих (ветра весь день не было, только вздохи были легкие с юга, востока и запада). Заря в красно-синем сарафане с белыми рукавами. На мелколесье пролетели ночевать 15–17 витютней (а глубочайшие снега, солнце за день ничего не сделало, а только размягчило наст).

Ожидаю циклона (хотя перед этим днем все были дни с золотыми зорями).

Сегодня после заката стало как будто светлей, и сумерки были продолжительные.

На ночь подул ю.-в. ветер.

11 Апреля. 3 ч. утра — первый свет зари в темноте. Тишина, легкий мороз. На востоке синяя полоса, на западе синяя заваль, перед восходом на синей полосе красный столб. Во время восхода солнца мороз и сильный юг.-вост. ветер. Через полчаса совершенно стихло. На востоке и западе легкий налет перисто-слоистых облаков. Около 6 у. затоковали тетерева и овсянки начали кружиться в брачном полете.

В 9 у. 9/10 неба покрыты такими облаками: перисто-слоистые и слоисто-

Вы читаете Дневники 1926-1927
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×