Дневники 1928-1929

каждый встречный, никогда не видав меня, по собаке догадывается и часто, в особенности чуть-чуть подвыпивши, выругает.

Но поэзия еще много чувствительней нашей человеческой, так плохо защищенной жизни, бывает, одно только грубое слово, косой взгляд, и весь рабочий день пропал, и никто об этом не пожалеет, и негде защиты искать, потому что и работа над поэмой невидима, и сама поэма, так уже сложилось все, должна сначала утвердиться в Москве, а потом уже с одобрения Главлита и содействия Наркомпроса войти в деревенскую школу.

Вчера вечером я слышал: по большой дороге прошло несколько автомобилей, и потом баба у меня под окном говорила:

— В озере у нас выросла трава, как за границей, едут смотреть.

То была комиссия гидрологов.

21 Мая. Литой лист берез сверкает. Осиновый коричневый молодой лист зеленеет. Сильный гуд насекомых. Цветет черемуха. Зеленые трубки ландышей.

Никак не могу расстаться с мыслью о Семашке как Дон Жуане! И так ведь почти все. Балерины, актрисы и машинистки разложили революцию.

Революционерам-большевикам, как женщинам бальзаковского возраста, вдруг жить захотелось! И все очень понятно и простительно, только смешно, когда сравнишь, чего хотел большевик и чем удовлетворился.

Страшный ящик.

Лева рассказывал, что в Университете висит ящик, в который каждый студент приглашается опустить на другого донос.

Приезжали молодые люди и согласно все говорили, что закрепление марксизма в новых областях, ранее ему недоступных, сопровождается соответствующим ростом числа оплачиваемых лиц государством и, само собой, уменьшением творчества.

26 Мая. На Красюковке вдруг загамели собаки и после того раздался крик не то раненой собаки, не то укушенного ребенка, как я ни прислушивался, понять было невозможно… Потом крик вдруг перестал: собаки кончились или взяли ребенка. Через некоторое время я сильнее прислушался и разобрал тот же самый заглушённый крик и понял, что ребенка, укушенного собаками, взяли в дом, и он там в стенах продолжал реветь тем же страшным голосом смертельно раненой собаки.

Из-за чего Пендрие бросил курить.

Я рассказал ему, какие последствия явились в результате моего воздержания от курения в течение двух месяцев, прежде всего я начал с легких, удивительно дышится, второе — стал понимать наслаждение от расширения грудной клетки.

— Да что вы! — воскликнул Пендрие, — а как сердце?

— Сердце у меня вообще здоровое, — ответил я, — ничего особенного не замечаю, впрочем, эта прелесть дыхания, может быть, тоже и от сердца зависит.

— А желудок?

— Желудок, поверьте, никакого омоложения не могло произвести такое действие. Извините, — сказал я, моргнув в сторону Анны Петровны, — а между тем именно об этом и хотел бы больше всего рассказать.

— Аничка! — сказал хозяин, — принеси, голубка, из гостиной альбом, я хочу показать.

И когда Анна Петровна вышла, быстро обернулся ко мне.

— Ну, как?

— Желудок, — начал я.

— Бросьте желудок, Анна Петровна вышла, вы начали про омоложение: как в этом отношении?

Мне захотелось, чтобы мой хозяин бросил курить, и я сказал:

— Бог знает что делается!

В этот момент вошла Анна Петровна.

— Аничка, — радостно воскликнул Пендрие, — я бросаю курить.

— Не верю, — ответила Анна Петровна, — сколько раз пробовал бросить и не мог.

29 Мая. Воля моя — цель моя в будущее, но мало того, чтобы верно прицелиться и попасть, нужно еще, и это самое трудное, почти невозможное: узнать и понять то самое будущее, когда оно (после моего выстрела) моей же волей обернулось в мое настоящее.

Рассказ Пети о Егорыче: началось с того, что двое спорили между собой, можно ли, если один человек избивает другого, заступиться за него с оружием и в случае чего убить его. Петя ввязался и решительно заявил, что убить никак нельзя: «Как же убить, если тот, кто избивал другого, может быть, поделом его бил…» — «Нет, застрелить можно», — сказал Егорыч. И рассказал, как однажды шел он с охоты, а один пьяный стал ругать его коммунистом и советскую власть позорить, что 10 лет работал, и нет ничего… Сердце его не выдержало, он обернулся и выстрелил.

— Жаканом в шею попало, рана огромная!

Доказать ему можно, только если докажешь, он это доказательство принимает за хитрость: обошли его и он чего-то не досмотрел…

<На полях> Арбат, Серебряный пер., д. 1Б, к. 17, Александра Александровна Миловидова.

Пэрна — Ритм жизни и творчества. Белый Ритм, как <1 нрзб.>.

Иван. — Вознесенск. Николай Германович Ракутин — председ. Губкаки. — Герасим Егорыч Гнедин — предс. Епо («мужик»). Колотилов Николай Николаевич, секрет, обл. комит. партии. Николай Евстафьевич Пирожков. Преде. Губсовнархоза (друг Воронского).

5 Июня. Сдал «Журавлиную родину», и схватила тоска: очень уж трудно работать без отклика, а об откликах умных и думать нечего, лишь бы только хулы не нажить.

Нельзя жить по этим жестоким и бессмысленным принципам коммунизма, но несомненно, благодаря им мы будем жить иначе, может быть, даже и лучше, чем жили.

Классовый подход к живой личности — самая ужасная пытка для людей и губительство всякого творчества: это все равно, что стрелять в Пушкина или Лермонтова.

6 Июня. Был опять в Москве по зубным делам. Без всякого повода предчувствую приближение к себе хулы, — вот награда писателю после того, как, проработав целый год, он закончил свой труд!

Делегат из Н. прислал в Союз охотников вроде жалобы на меня, что я дорого заплатил за берлогу, после чего вздорожали будто бы берлоги и хищники остались не истреблены. Злобный вздор, но очень типичный. Стало ясно, насколько «Зависть» Олеши сочиненная и какая она действительная: да, конечно, не интеллигент завидует коммунисту, а наоборот, в этом все…

Приступаю к составлению VIII тома Собрания сочинений

«Журавлиная родина»

т. VIII