Телеграмма Раевского: «Организовать взвод охотников».

Что значит «правый фланг» (Елкина спросить).

Страшная музыка: музыканты все могут: их лица, их пальцы — все могут; встреча автомобиля народом. Звонок на фабр, непрерывен. Мих. Мих., на правый фланг! Красный командир великолепен, а когда кончилось, с трудом могли найти Ивана Петровича.

<На полях> Музыка не полная: всего 22 человека, а приехало 7.

Взяло. Иудин, ныряя, достал ружье Давыдова, торчком стояло. Ружье Автономова и сырые патроны, бельгийская бескурковка, недавно завел, патроны сырые — возьмет. Ушел. Взяло.

<На полях> Его ружье берет сильно.

Сменивший красного командира шут из Болеботина. Шапку на крест, зажмурится, пли! Все удивятся, а потом в разную. И опять ученье. И по крестам.

Красный командир, его жизнь в боях, в Карелии: так глухо, так дико, что мне показалось даже страшно умереть… «Вы не охотники, а бандиты!» — сказал И. П. в трактире, всем охотникам зараз. «Стреляйте куда хотите, верьте, во что хотите, а кресты нечего вам трогать, надо серьезно думать о красных похоронах и делать их, а кресты вас не касаются, не вами поставлены и вам не поручены, вы бандиты!»

<На полях> Говорили, что тело испортилось, что даже лопнул живот (того же происхождения, что: пьяные утонули), а он был такой свежий, что нельзя было принять за покойника.

Язычник (красн. похороны).

11 Сентября. Иван Постный. Крепкое утро. Небо, как точеное. Близко от села токует осенний тетерев. Стая голубей вздумала сесть на колокольню и спустилась на зеленый купол. Голуби не знали, что звонарь, черный человечек в пролете колокольни, уже раскачивал язык. Когда черная чугунная дубинка, наконец, дошла до медного края и ударила, голуби так и посыпались, но скоро одумались и, не обращая внимания на звон, спустились на колокольню.

Вечер вчера.

Облака еще по-летнему громоздились, но как-то очень уж сильно, так что солнцу не было места, и оно матово светило между спайками белых и синих громад. Только перед самым закатом, как лазурное плесо, очистилось на западе место, и лучи полились на болото, а облака расцветились, стали такими прекрасными, что если кто-нибудь, проходя, раз оторвался от себя, посмотрел на них, то уж редкий мог бы вернуться к своим заботам. Жук, вероятно, «майский», сбитый в болото вчерашним дождем, оправился, зашелестел осокой, загудел и стал подниматься вверх, все выше, выше. Я провожал его глазами, пока мог разглядеть и не вернулся, когда он исчез, — я увидел там, в высоте, себя самого лежащим на громадном синем облаке, я плыл, менялся в цветах, рос, но не расплывался <зачеркнуто: все осталось моим: и бесконечный мой лоб с дугами бровей, и борода, и нос попугайчиком>.

Был ли я там покойником? Нет! я был живой, но в великолепном покое плыл, раскинув синие и голубые свои мантии вполнеба, все обнимал я собой, черные леса внизу, и болота, и села, менялись цвета, но я не расплывался, оставаясь сам собой, кончаясь обыкновенным своим профилем: бесконечный лоб с дугами бровей, борода на груди и задорный нос попугайчиком. Так мало-помалу стемнело, я не расплылся, не исчез, я просто забылся.

Вдруг в невидимой высоте громко, совсем по-человечески крикнул голос на землю: «А!» Прошло как будто значительное время, человеческий крик, немного гортанный «А!», повторился еще подальше, и точно через такое же время еще подальше. Я провел через эти слуховые точки линию и стал определяться в странах света, выходил северо-запад, а не юг, как я думал, значит, это цапля не улетала от нас, а шла высотой вдоль плесов, может быть, выбирая себе самый удобный. А может быть, случайно завернула сюда, а общее направление имела на юг. Я каждую осень слышу этот таинственный звук, он поражает меня, но покамест я все не соберусь справиться в книгах, когда цапля от нас улетает на юг.

Ненастье или вёдро, все равно капли росы за весь день не могут обсохнуть на красных листьях осины, разбросанных по зеленой запущенной лесной дорожке, пахнет медом от этих листиков, а может быть, и от чего-нибудь еще, часто пахнет грибами так сильно, что станешь посматривать — нет ли где белых, пока не поймешь, что как медом пахнет не от меда, так и грибами не от грибов непременно: часто пахнет даже не сырыми, а сушеными белыми грибами.

Тетерева стали строгими, и уже больше нельзя рассчитывать, что если встретишь, то убьешь. Бекасы начинают жиреть. Попадается на сухих местах, в опушках лесов коростель совсем жирная. Ласточки табунками летают в полях. Завтра мы отправляемся в Ведомшу проверять дупелей.

Часто бывает, когда что-нибудь расскажешь или напишешь интересное, слушатель спрашивает: «Все выдумали, или, правда, что-нибудь было?» Растерянно внутри себя я останавливаюсь на этом вопросе, а слушателю улыбаюсь загадочно: «Догадайся сам, друг мой!» В этот раз я рассказ свой веду по фотографиям, сделанным мной, вы сами увидите, без всякой инсценировки, если не считать необходимые технические требования фотографии как декоративного искусства. Фотографический аппарат часто все идеализирует. Ничтожный ручей Кончуру в Сергиеве я снял с отличной травой, и получилась большая река вроде Миссисипи. В следующий раз в виде опыта я достану детский пароходик, зажгу в трубе его вату с керосином, пущу по этой речке, а на фотографии, надеюсь, сделается судоходной рекой тот самый ручей, посредине которого стоял я, из воды же торчали там и тут унесенные из города полой водой консервные банки, разная утварь и даже голубого цвета эмалированный продырявленный ночной горшок. С другой стороны, аппарат может передавать до того точно, что становится страшно: неужели действительность, в которой мы живем, так убийственно сера и скучна? Нет, конечно, и такой натурализм есть не меньшее искажение действительности, чем идеализм. Действительность, как я ее понимаю, это я сам, творящий ее совместно со множеством других творцов из прошлого через настоящее в будущее: действительность это не скачок из прошлого в будущее, не идеализм, это не регистрация факта, а усердное изменение настоящего. Есть всякие люди, поразившие нас силой своего творческого преображения, но мы все творцы и незаметно все по-своему преображаем — настоящее в будущее. Я, один из многих таких, избрал себе такое дело, чтобы свидетельствовать творческую перемену мира живыми существами. И вот у меня, <1 нрзб.> стремящегося, фотографический аппарат, я применю его для изображения действительности, в том смысле как и я сам, художник слова, существую для свидетельства. К моему несовершенному словесному искусству я прибавлю фотографически-изобразительное, чтобы на вопрос наивного слушателя «было это или нет?» не уверять его в действительности, а показать.

<На полях> Развить мысль: герой умер легко (не кричал), а остались на земле женщины. По телефону Раевскому: пенсия, умер на посту. Я не могу говорить, а вместо меня чепуху несут.

12 Сентября. Александр Невский.

К Ивану Постному 11-го Сент. прилетают к нам самые жирные птицы, дупеля и коростели.

Мы вышли в 5 у. в Ведомшу по тропе возле Ботаковского озера, считается восемь верст. Без отдыха прямо в болото, попали на высыпку коростелей, взяли 15 шт. + 5 бекасов, пришли в Ширяйку болотом в 3 ч., один час отдыхали за самоваром, в 4 вышли по Ширяевской тропе мимо Туголянских озер и в 7? были дома; итак, вроде 14 часов путешествия и 12 час. хода, по 3 версты, самое меньшее, около 40 верст.

Вы читаете Дневники 1928-1929
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату