быть, люди на галерке более правы: почему, правда, «представление» тоже не жизнь?
У Толстого отношение к своему искусству такое, как на галерке: он верит, и нас заражает своей верой: это жизнь, это так бывает, так было.
Толстой — наивный реалист, сила его в том, что он удивляется воспринимаемому миру, как ребенок, как «дикарь», о которых говорят наши путешественники, но которых, вероятно, уже не осталось на земле. Современный дикарь, оставаясь дикарем в образе своей жизни, лишился удивления, как набалованное игрушками дитя. Я видел наших крестьян, когда начали летать аэропланы, никакого впечатления: «ученые все могут выдумать», и Ленину не удивлялись: «Ленин в университете учился».
Мне хочется подвести это рассуждение к возможности записывать этнографически точно, как былины и сказки, рассказы людей. Я не скрываю от себя того, что записывающий должен обладать большим художественным вкусом и очень возможно, что и мастерством художника. Вкус нужен, чтобы возможно было на таком рассказе остановиться и мгновенно определить его художественную значимость. Кроме того, нужно большое мастерство, чтобы, выслушав рассказ, записать его. Устная речь одна, а литературная другое. Нельзя такой рассказ записать как былину, как сказку, бесстрастно. Пусть все так, я хочу только сказать, что рассказ Василия Ивановича трактирщика мастером слова может быть записан и с точностью передан не условно, а по всей правде. Что в нашем народе господствует устная словесность (положение артистов), что посвятить себя записыванию этих легенд и оставаться большим художником слова — у нас вполне возможно.
Плавунчик круглоносый. Вчера на золотом лугу увидел маленькую белую, как бы сахарную, птичку, плавающую в осоке по лужам, головка ее с круглым, как шило, носиком была очень наивна, мила чрезвычайно, спинка ее была как бы прикрыта темным с коричневым пятном-одеяльцем. Она была чрезвычайно доверчива и не хотела улетать от меня, пока я не решился схватить рукой. Тогда она полетела бойко и села от меня в 50 шагах. На таком расстоянии я мог ее взять из ружья для чучела. Выстрелил. После того откуда ни возьмись еще пять штук таких и прямо ко мне, сели на лужи в пяти шагах и смотрели, что я делаю с их убитым товарищем. Их доверчивость, их белоснежные зобики и что они такие маленькие, а плавают, как большие, — все это перевело меня в детский сказочный мир…
Давайте, друг мой, думать о пережитом, чтобы оставить потомству картину жизни наших современников.
906–7-8 и т. д. — года.{39}
Богоискательство.
Христос Мережковского.
(Умный был человек «красивый брюнет» (Тернавцев). Он сказал: «Церкви о них нечего беспокоиться, они вернутся»).
Мережковский: два пути к Христу, церковь или путь красоты.
О. Александр Устьинский (о. Спиридон) дает поручение Алпатову к Мережковскому, Розанову — о соединении Англ. Церкви с православной… Вокруг Устьинского Капернаум: Молочников, Кукарин. Общее Мережковского, Розанова, Блока, Разумника, Ремизова и, я думаю, всех, всех: искание путей к «народу» (славянофильство).
С утра полумрак, из тумана показывается небо совсем серое, всюду блестит потоп. Но мало-помалу из этого складывается робко-задумчивый день. Прекрасна бывает пойма в освещении — таком глубоком, что кажется, еще чуть-чуть, и увидел бы скирды кругом и с той, невидимой стороны. Скошенные места поймы поросли молодой свежезеленой осокой и на ней кажется, что роса так густо лежит, а это паутина. Голова собаки от нее в несколько минут становится совсем седая. Как странно, что я никогда не задался вопросом, откуда в одну ночь является эта паутина, покрывающая ровным слоем всю траву лугов, может быть, на десятки и более верст. Бывает, на такую паутину ложится осенняя густая роса, и при первом свете солнца луг блестит, как лед, так что легко можно вообразить себе, будто находишься где-то на Новой Земле.
На Скорынинском болоте бекасов значительно прибавилось.
Когда Петя хотел стрелять в своей очереди бекаса и подходил к стоящей Кенте, он заметил у края болота возле деревни стоявшего в валенках мужика и внимательно глядевшего. Петя злился на него и ворчал. Я его понимаю, при стрельбе бекасов мешает не только человеческий глаз, но мне даже и лошадиный, конечно, потому что за лошадьми и коровами всегда скрывается наблюдающий пастух. Петя одного бекаса убил. Мужик в валенках что-то крикнул и хотел двинуться. Мы махнули ему рукой: не ходить, потому что Кента сделала новую стойку. Петя успел мне сказать в большом удивлении: «А ведь он в валенках!» Удивление понятно: мы стояли по колено в воде. Бекас вылетел дальше, но я стрельнул на счастье, и, вероятно, только одна дробинка попала в него: Петя крикнул: «У него висит нога!» Он после выстрела забрал высоко вверх и камнем свалился. Вот случай. Но что из него сделает восхищенный свидетель перед каждым встречным человеком с ружьем, он будет творить из этой случайности образ идеального охотника, который на сто шагов без промаха бьет бекасов… И действительно мужик не выдержал и в волнении прямо полез к бекасу. Мы тоже подошли. Он стоял по колено в валенках. Он меня назвал знаменитым охотником, говорил, что выстрел был чуть ли не на 100 шагов, что сюда ходит доктор, но тот ничего не может и только распугивает. Долго мы не могли понять, для чего же он лез к нам и губил свои валенки. Только под самый конец объяснилось: он попросил папироску, сказав, что сутки целые не курил. Я дал ему папиросы «Аллегро», но, конечно, и о папиросе он будет иметь восхищенное мнение. Во все время охоты небо редко было свободно от больших стай журавлей. Я думал о них: вот они родились в наших болотах и полетят по всему свету. Восхищенные, увидят новые страны… Журавли сулят, журавлиная родина…
Взять эволюцию понятия «коммуна» в эпоху военного коммунизма и нынешнего, скажем, производственного — какой прогресс в смысле освобождения нашей совести.
Сват, сват. сват. Старый кот. Догадка о Дубце. «Хмарь»: нет постоянства. Белый — сознание. Воронский — бытие (семинаристы, евреи).
Бывают дни, когда солнце светит трагически: кажется, вот-вот что-то случится и лучше не надо ходить далеко.
Все было в этот день: ясно и хмарь, гроза, буря, дождь.
