– Но если мы счастливы?
Он возражал:
– Мы убивали! Если это мы сделали для того только, чтобы быть счастливыми жалким счастьем всех этих Мартенов и Дюранов, то мы чудовища жестокости и эгоизма. Когда ставишь себя вне закона, надо быть выше закона.
Она молчала, потупив глаза.
– Мы имеем право на то, что свершили, – говорил он, – но лишь с тем, чтобы на развалинах прошлого воздвигнуть настолько яркое счастье, пред которым потускнело бы все, и наше преступление превратилось бы в доблесть. Мы должны были оставаться героями. И вот, жизнь низводит нас на уровень того человечества, для которого созданы законы.
Она подняла глаза.
– Что же делать? – спросила она.
– Что делать? – повторил он. – По-моему, обратной дороги нет. Жизнь затянет нас окончательно в тину. Мы не созданы для того, чтобы зарабатывать насущный хлеб. Мы перешагнули грань, разделяющую два класса человечества: низший, который живет, и высший, который грезит. Перейти из второго в первый, перейти добровольно, как мы, – это преступление. Но бросить эту жизнь мы теперь уже не можем. Прежде всего нужно жить.
Она размышляла, сдвинув брови, словно собираясь со своими мыслями, а быть может, и с мужеством. Он глядел на мыльные пятна на полу.
– Послушай… – сказала она вдруг.
Она начала говорить. При первых словах он вздрогнул, но она удержала его мягким движением руки, и он молча выслушал ее до конца.
Когда она кончила, он прошептал:
– Fiat voluntas tua![2]
Опустившись перед ней на колени, он поцеловал край ее платья.
XXII
На другой день Пьер Вилье уведомил письмом г. Шаррьюэ и K°, что им придется в будущем обходиться без его услуг.
Потом он поехал в Лион. Там он продал на бирже свои процентные бумаги, возвратившись в тот же вечер с тридцатью восемью билетами по тысяче франков в бумажнике. Это было все их состояние. Дома мебель была уже вынесена и чемоданы уложены. На дверях был наклеен билет: «Сдаются внаем четыре комнаты в четвертом этаже». Носильщик выносил багаж. Они отправились пешком – до вокзала было близко. Они не попрощались ни с кем. В конце улицы она обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на два маленьких окна. И, быть может, ей захотелось плакать. Но она не заплакала.
XXIII
Они провели две недели в Париже. Все время она выбирала и примеривала у портних роскошные платья. Они беззаботно бросали деньги полными пригоршнями.
Каждое утро она посвящала много времени тщательному уходу за собой. Благодаря этому ее руки скоро сделались опять тонкими и чистыми – как руки статуи.
На пятнадцатый вечер они отправились на Восточный вокзал, где сели в тот же поезд, который два года назад умчал их из Константинополя во Францию, из грезы – в жизнь.
Они возвращались к грезе.
XXIV
Они приехали в ясное августовское утро. Босфор был окутан чадрой из золотистого тумана, и на глади моря солнце вышивало узор золотыми блестками.
Мечети, минареты, мраморные дворцы, окруженные деревянными шалашами, узнали и приветствовали их. Прежняя любовь – вечная любовь – смотрела на них из-за каждого поворота улицы.
XXV
Они остановились в Summer Palace, в самом лучшем номере. Наняли экипаж и лошадей, самых лучших, каких только можно было найти, наняли и шестивесельный каик.
Сезон был в самом разгаре. По воде сновали пароходы, полные цветных зонтиков и ярких летних шляп. По улицам мчались кареты и кавалькады. В долине Буюк-Дере скакали галопом играющие в поло.
Любовники заняли место среди этой блестящей жизни, озадачив всех своим появлением. В книге для приезжающих отеля они вписали в одной строке два свои имени, прозвучавшие, как эхо былого скандала: «Пьер Вилье, госпожа де Ромэн». И в первый же вечер появились в большом зале ресторана, где сели рядом за усеянный розами стол: сели так близко, что плечи их соприкасались.
Их видели на другой день, видели каждый день, каждый час, за табльдотом, на прогулках пешком, в экипаже и в каике; всегда вдвоем, рука об руку, они озаряли землю своим сияющим сверхчеловеческим счастьем.
– Счастье в преступлении! – ворчали некоторые в первые дни.
Но люди искренние вскоре начали возражать:
– Пустяки, все мы поступили бы, как они, если бы у нас хватило мужества. Посмотрите на них: они и не думают раскаиваться!
XXVI
Два раза они совершили паломничество на кладбище Фери-Кею и усыпали могилы д'Эпернона и князя
