Вот бояре говорят Святославу Киевскому, что 'два сокола слетеста с отня злата стола поискати града Тьмутораканя' — это Игорь с братом Всеволодом — и были пленены. Вот сам старый князь уподобляет себя немолодому, 'въ мытехъ', соколу. Игорь из плена 'соколомъ полете'. Гзак с Кончаком, преследуя Игоря, говорят о нем, как о 'соколе', а об его оставшемся в плену сыне — как о 'сокольце'. И почти везде сокол служит обозначением князя. Потомка Рюрика. По подсчетам В. П. Адриановой-Перетц сокол упоминается в 'Слове…' — и только в этом смысле — почти двадцать раз!
Единственное место в 'Слове…', где сокол вдруг становится враждебной фигурой:
Если 'ворон' — это половчин, то кто же 'сокол-кречет', обид от которого не собиралось терпеть 'гнездо' Олега Святославича Черниговского? Сильнейшим врагом всех Ольговичей и лично Игоря (после одной из битв с ним Игорь был вынужден спасаться бегством в одной лодке с… ханом Кончаком!), был потомок Владимира Мономаха…
Рюрик Ростиславич!
Случайность? Которая по счету?
На Руси это имя носили не только князья. Есть серьезные основания полагать, что языческим именем крещеного варяга Шимона Африкановича, покровителя и, говоря современным языком, спонсора Киево- Печерского монастыря, было именно Рюрик. Отсюда во Владимире, куда переехал сын Шимона Георгий, возникли легенды о 'князе Рюрике Африкановиче'. Показательно христианское имя варяга. И русские (Семен), и скандинавы (Симун) произносили это имя через 'с'. Зато в Польше и Чехии до сих пор можно услышать именно 'Шимон'. Отчего это варяг носит западнославянскую форму христианского имени?
Западные хроники знают Драговита-Дражко Ререка, сына ободритского князя Витцана (он же Видсид — ох, не попало это имечко в наши летописи, то-то был бы, на радость петрухиным, 'норманн'!). Судьба его трагична. В 810 году датский король Готрик (или Готфрид, не у одних славян в именах разночтения), напал на ободритов в союзе с лютичами. Междоусобицы, вечная язва славянства! Стольный Рерик был взят и сожжен, жители торгово-ремесленного посада угнаны в Хедебю, который после этого приобрел славу крупнейшей ярмарки и ремесленного центра… 'Скандинавии эпохи викингов'. Сколько ж 'типично скандинавских' вещей, сработанных руками полонян-ободритов и их оставшихся дома сородичей, украшает музеи скандинавских стран и служит доказательством 'норманнского присутствия' за пределами Скандинавии? Справедливости ради надо заметить, что за несколько лет до того ободриты спалили Хедебю, но никого вроде бы оттуда не угоняли. Сам Дражко Ререк прорвался через осаду со своими людьми, но его брат Годелайб (Годслав? Годолюб?) попал в плен, и был принесен в жертву Одину — повешен. Вскоре в городе Волын смерть от руки убийцы настигла самого Драговита. Впрочем, его сын Сидраг не остался без удела — вскоре ободриты свергли захватившего княжеский престол Славимира и пригласили на княжение Сидрага Дражковича. А вот о сыновьях Годелайба хроники молчат. Видно, они обрели свой удел где-то вдали от родной земли.
Но если молчали франкские хроники, то родовые предания и родословные немецкого дворянства из онемеченных славян сохранили память об участи детей Годелайба. 'Годелайб, коего дети неизвестны, то оному Рюрика, Трувара и Синава причли' — писал в свое время Татищев. Фридрих Хемниц и Иоганн Хюбнер, знатоки геральдики и генеалогий, тоже писали, что отцом братьев-варягов был именно Готлейб-Годелайб. А французский путешественник Ксавье Мармье даже записал и опубликовал в первой половине ХIХ века мекленбургское предание, которое следует привести целиком:
В VIII веке народом ободритов-рериков правил князь Годлав. У него были три сына, сильных и храбрых, жаждущих славы: Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувар Верный. Так как они не могли испытать себя на родине, братья отправились на восток, где прославились в битвах. Они приходили на помощь к угнетенным, совершили много подвигов в 'страшных боях', а затем пришли в Руссию. Русский народ в это время находился под игом 'долгой тирании, против которой больше не осмеливался восстать'. Братья вдохнули в него мужество, возглавили собранное войско и уничтожили власть угнетателей. После того, как мир и порядок в Руссии были восстановлены, братья решили вернуться домой, к отцу. Однако освобожденный от гнета народ упросил их остаться и взять на себя бразды правления. Рюрик получил в управление Nowoghorod, Сивар — Pleskow, а Трувар — Bile-Jezoro. Примечательна эта древнерусская форма названия Пскова — Плесков! Вряд ли такую деталь могли выдумать в далеком Мекленбурге.
Конечно, это легенда и легенда во многом приукрашенная. Не благородными искателями приключений в стиле времен самого Мармье были братья, а изгнанниками из разоренной врагом земли. Вряд ли они собрались возвращаться 'домой, к отцу' — их отец был давно мертв, дом — лежал в руинах. Но привлекает внимание сообщение о 'тирании', господствовавшей над восточнославянскими землями. В те времена еще впереди были и находки 'письма царя Иосифа', и 'Кембриджского документа', и публикация Ибн Фадлана и Масуди, и исследования М. Артамонова и С. Плетневой. Все, что дало основание историкам конца ХХ века говорить о том двухвековом и, пожалуй, самом страшном в нашей многострадальной истории, иге. По крайней мере, самом страшном до ХХ века. Когда для половины восточных славян закрывали солнце логова-крепости из белого камня на их границах, когда чудовищная дань обескровливала славянские земли, когда половина княжеских родов была истреблена поголовно, без малейшего потомства. Впрочем, и здесь легенда, как водится, упрощает дело. Братья-варяги лишь принесли надежду, они показали, что есть сила, способная противостоять угнетателям, а покончили с 'тиранией' их преемники и потомки, последний же удар нанес наш герой. Мы не будем здесь говорить об этой тирании — про нее подробно рассказывается в следующих главах. Но само упоминание о ней делает мекленбургскую легенду достоверной.
Несправедливо будет, рассказав об отце пращура Святослава, умолчать об его матери. Согласно вошедшему в Иоакимовскую летопись новгородскому преданию, матерью Рюрика стала Умила, дочь Гостомысла. Ее отцу однажды приснилось, что из чрева дочери выросла огромная яблоня, осенившая ветвями все славянские земли, и люди отовсюду приходили укрыться в тени ее ветвей, вкусить сладких яблок. Вещуны предрекли Гостомыслу — потомки дочери будут обладать его землей и многими другими землями, став основателями могучей державы. Так и произошло. Эта легенда имеет точное подобие по ту сторону Варяжского моря. Современник Гостомысла и Рюрика (кстати, Гостомысл фигурирует в древнейших летописных текстах, упоминается в западных хрониках, известен даже год его смерти — 844), конунг одного из норвежских племен-фюльков, Хальвдан Черный, был женат на вещей женщине Рагнхильд. Ей однажды приснился сон, будто из ее платья выпадает иголка, превращаясь в прекрасное дерево, накрывшее ветвями всю Норвегию. Сын Хальвдана и Рагнхильд, Харальд Прекрасноволосый, стал первым королем всей Норвегии. Такое сходство легенд лишний раз показывает родство народов и общность культур народов Балтики эпохи викингов, и безнадежность поисков 'заимствований' там, где речь следует вести об общих корнях.
Эта легенда заслуживает гораздо большего внимания, чем биография наемника из Ютландии. Но, точности ради, надо заметить немалую сложность с хронологией. Годелайб погиб в 810 году. Даже если Рюрик с братьями и были тогда совсем малышами, к концу IX века, когда родился Игорь, они, особенно 'старейший' Рюрик, должны были быть глубокими старцами. Этот вопрос вызывал сомнение у многих исследователей. Как уже говорилось, многие предпочли пойти по пути наименьшего сопротивления — объявить Рюрика с братьями легендой, мифом. Конечно, так проще. А еще проще вообще не заниматься историей. Мы не пойдем этим путем. Выскажу свое предположение, читатель — Рюрик Годелайбович, призванный княжить в Ладогу, и Рюрик, дед нашего героя, не одно и то же лицо. Это могли быть отец и сын, или даже дед и внук. А имя, напоминавшее о родине, могло быть титулом, символом принадлежности к династии правителей Рерика-города. И тогда этот титул можно просто перевести, как 'Сокол'. А Игорь Рюрикович — как Игорь Сын Сокола. Не отчество, а титул. Впрочем, читатель, это опять-таки только мое
