его благословении, принесшем-де победу русским ратям на поле Куликовом, обращает ли внимание на некоторую несообразность — великий князь Дмитрий Иванович отправляется испрашивать благословения на решительную битву с врагом веры и отечества у игумена затерянной в лесах обители, чуть ли не скита даже?
Странно ведь, что ни говори. Продолжая аналогию с Великой Отечественной, начатую Петром Хомяковым, попытаемся представить, что маршал Жуков отправляется за инструкциями и одобрением своих действий к секретарю колхозного райкома.
Странно бы это было? Мягко говоря, очень странно. А где, извините, более высокие церковные иерархи? Где митрополит, епископы? Почему они не благословят московского государя на защиту 'веры и отечества'? или, как гласит 'Задонщина', за землю Русскую, за веру христианскую?
Первоначально я сам просто предполагал, что Дмитрий не пошёл к этим людям, зная, что они из себя представляют. И только статья влх. Велимира (Н. Сперанского) 'Дух язычества — дух победы' указала мне на более занимательный аспект событий, предшествовавших Куликовской победе.
Дело в том, что Дмитрий на момент битвы находился в серьёзнейшей ссоре с митрополитом- болгарином Киприаном, фактически он был отлучён от церкви — и посему, очевидно, никто из церковных иерархов его попросту не принял.
Это потом уже, после Куликовской победы, Киприан примирился с Дмитрием — победителей не судят. Кстати, Киприан занял свой пост при сопротивлении Дмитрия, пытавшегося провести на митрополичью кафедру своего духовника Михаила-Митяя, и не без помощи Сергия.
Кстати же, будущее показало, что Дмитрий был целиком прав, не доверяя византийскому ставленнику — когда, уже после Куликова поля, к Москве подошёл Тохтамыш, Киприан, на которого отправившийся собирать войска князь оставил столицу, поступил совсем как архипастыри в 1237 году — сбежал.
Москву защищал — и погиб, защищая её, — литовский князь Остей, сын Андрея Ольгердовича.
Далее, Сергий, в общем-то, не благословлял. В ранних житиях рассказывается, как пустынник долго уговаривал князя поклониться Мамаю, поднести ему дары, ('почти дарами и воздай честь нечестивому Мамаю, да, видем твоё смирение, господь бог вознесёт тебя, а его неукротимую ярость и гордость низложит'), и только потом выговорил нечто среднее между благословением и предсказанием — мол, если пойдешь на Мамая в великой силе, то победишь.
Дальше — ещё занимательней. Войско Дмитрия стояло на Куликовом поле так, что первый удар ордынцев Мамая приняли на себя дружины пришедших зимой 1379-1380 годов на службу к Дмитрию Ивановичу литовских князей Андрея (отца Остея) и Дмитрия Ольгердовича.
Сами князья — крещёные, но, судя по именам, в первом поколении. Литва — держава ещё языческая, в стольном городе Вильно (будущем Вильнюсе) стоит каменный храм Перкунаса-Громовержца, русского Перуна, на месте которого после крещения Литвы поставят деревянный костёл.
В храме полыхает неугасимый костёр из дубовых дров. Среди дружинников-литвинов наверняка должно было оставаться немало язычников, причём необязательно литовских, балтских. Языческие поверья были крепки и в белорусском Полесье, входившем тогда в состав Литвы, — многие авторы утверждают, что и литвинами-то тогда называли тех, кого мы сегодня зовем белорусами.
Итак, впереди всех, в так называемом 'сторожевом полку', в авангарде, находились литвины, в большинстве своём, скорее всего, или вчерашние язычники, или вполне себе сегодняшние. Литва вообще в христианство будет обращаться тяжко и медленно.
Далее идут таинственные, не названные по именам 'князья Белозерские'. Их — двенадцать, по сообщению всё той же 'Задонщины', самого раннего из памятников Куликовского цикла. Войско их, соответственно, надо полагать, из Белозерья.
Как мы помним, жители этих мест не желали выдавать Яню Вышатичу волхвов до тех пор, пока он не припугнул их, что останется в их городке с дружиной на год. Изменилось ли что-нибудь за три столетия?
Честно говоря, не слишком. Неподалёку от Белого озера есть озеро Кубенское. Там в 1342 году князь Глеб Борисович застал 'много множество неверных человек вскрай Кубенского озера великого по берегам'. 'Неверные' пытались выжить общину монахов-пустынников, угнездившуюся на островке Спас-Камень, напротив горы с многозначительным названием 'Лысая'.
Очевидно, Камень тоже играл какую-то роль в местной обрядности и язычники всего лишь пытались прогнать чужаков со священного для них места. Так что монахам приходилось 'молитвы возсылающе богу отай' — то есть тайно.
Неспокойно пришлось на новом месте (на самом Белом озере) и другому пустынножителю — Кириллу Белозерскому. Он пришёл сюда уже после Куликовской победы — в 1397 году. Выходец из знатного боярского рода Вельяминовых обрёл здесь, как сообщает его житие, желанное одиночест-во — 'и никому же ту о человек живущу'.
Однако вскоре смиренного пустынника ограбили, а потом и попытались поджечь. Что говорит о том, конечно, что местность была не настолько пустынна, как хотелось того Кириллу — вряд ли поджогами и ограблениями занимались медведи.
Благо и заселился он на горку над берегом, которую впоследствии стали называть Ивановской — как видно, она была местом для Купальских игрищ. Да и места неподалёку от Славенского волоку безлюдными быть просто не могли.
Там же находится огромный камень-валун с врезанным 'отпечатком' человеческой ступни. Такие камни — следовики — служили предметом языческого культа у многих народов. Неподалёку же располагалась деревня Болванцы — то есть Идолы.
А в реке Шексне, впадавшей в Белое озеро, найден был невысокий каменный истукан фаллической формы. Правда, был ли он тем самым 'камнем', который низвергли в Шексну при крещении Белоозера, как полагает собравший все эти интереснейшие сведения вологодский подвижник-краевед и этнограф А.В. Кузнецов, я сказать не решусь.
Могу сказать одно — если это так, то Белоозеро крестили не ранее XIV столетия. Дело в том, что до начала этого века город стоял в другом месте, на берегу давшего ему имя водоёма, не над Шексной. Перенесён на новое место он был в результате разразившейся в середине столетия эпидемии 'чёрной смерти', полностью опустошившей прежнее Белоозеро, после чего опустевший город и забросили.
Впрочем, 'безлюдность' или 'пустынность' облюбованных отшельником мест — обиходный оборот житийной литературы. Поскольку в каком-то месте не было христиан, постольку считалось, что в нём нет и людей, как таковых.
Так, если верить житию Герасима Вологодского, то инок пришёл на пустое место, 'на великий лес', и лишь потом, чуть не вокруг его кельи, возник город. В житии, несмотря на это, мимоходом упоминается торговый посад (в лесу?!). Раскопки выяснили, что город Вологда существовал задолго до 1147 года, когда в этих краях объявился Герасим.
Очевидно, то же было и с Кириллом. То есть жители окрестностей Белоозера, как и их соседи с озера Кубенского, принадлежали к тем, кого порядочному иноку и замечать-то не подобало, пока они не возьмутся грабить его или поджигать келью.
А значит, население Белоозера также принадлежало к числу 'неверных человек', которые 'не… принята святое крещение'. Именно их и вывели двенадцать Белозерских князей на Куликово поле, встав, по воле Дмитрия Ивановича, в 'чело' — передние ряды — Большого полка.
За ними же стояли 'москвичи' — жители Московской земли, куда более плотно 'охваченные' крещением и вниманием церкви, чем жители Северной и Западной окраин. И что же? 'Москвичи же мнози небывальци, видевшее множество рати татарской, устрашишася и живота отчаявшася, а иным на бегы обратишася'.
Не отошли с боем, как литвины, не стояли насмерть, как белозерцы, — испугались и побежали.
И можно себе представить, чем закончилась бы эта битва, если бы не Дмитрий Боброк. Мне доводилось удивлять знакомых сообщением о том, что не только литвины участвовали в битве, но даже и сам прославленный во множестве книжек и даже в мультфильме воевода Боброк — литвин по национальности[58].
Что поделаешь, он был выходцем с Волыни, а та в те времена была землёю Великого княжества Литовского и Русского. Более того, воевода-литвин, ни много ни мало, ворожит князю, ещё не прозванному Донским, о будущей победе по волчьему вою, заре и 'голосу земли'.
