тоже знай, как добраться. Коли в усадьбе меня нет, так здесь, стало быть, обитаю.
– Странно, – удивился Олег. – Ловать вроде куда как шире этих рек, судоходная наверняка. Отчего город на узких Полисти и Порусье стоит, а не на полноводной Ловати?
– Вестимо, здесь первые солеварни стояли, вокруг них столица и выросла, – предположил Годислав. – Не переносить же теперь? Опять же, Ловать хоть и шире, но выхода с нее никуда нет, токмо туда-обратно плавать. Так какой смысл беспокоиться?
– Зато Пола на торном пути стоит, – напомнил Середин.
– В устье, где она в Ловать впадает, болота везде. Не поселишься. А коли к нам ближе, так соленых источников нет. А что за Руса без соли? Здесь же солеварни округ на день пути везде стоят. Здесь давай повернем. Греки обычно тут селятся, я помню. Как-то посол с Царьграда прибывал, тут его ладья и стояла.
Друзья поднялись на пологий берег, вывернули на улицу с глухими бревенчатыми стенами. Из-за позднего времени прохожих не попадалось, спросить было не у кого, за высоким тыном тоже ничего не разглядеть. Может, церковь прямо здесь, рядом? А может, и вовсе такой еще не построили.
– Постучать кому в ворота? – предложил Годислав.
– Не нужно. Просто проедем до конца улицы. Если храм есть, он должен быть виден. Кому придет в голову прятать святилище от людей? Своей верой люди гордятся. Ею хвастаются. Стоп, а это что? – Середин натянул поводья.
– Изба какая-то.
– Разве избы ставят посреди площади? Обычно все строятся за тыном. – Ведун повернул на улочку, в конце которой гордо красовался высокий сруб с непривычно крутой и высокой крышей. – Тесовая. Значит, серебра на нее не пожалели.
Выехав на площадь, он двинулся вокруг странного строения и сразу улыбнулся, указал другу на конек. Там, на торцевой стене, насколько хватало места, от кровли крыльца и до самого верха красовался яркий мелованный крест.
– Греки с деревом обращаться толком не умеют, – спешился Середин. – А здешние плотники, видать, еще не прониклись.
– Поздно уже, дружище. Мыслю, заперто все.
– Ворота храма должны быть открыты всегда, как и сердце Господа... – Ведун медленно взошел по ступеням.
Стоило ему шагнуть внутрь – как грудь сдавило удушьем, глаза резануло болью, сердце сбилось с привычного ритма и стало стучать через такт, кожу будто обожгло. И это было хорошо. Храм не желал пускать внутрь колдуна, отторгал враждебное порождение. А значит – в нем была сила. Именно то, что и искал Олег.
Внутри было пусто. Пяток лампад подсвечивали глаза на нескольких иконах, да одинокий священник, встав на колени у алтаря, неторопливо и нараспев читал молитву.
– Прости меня, батюшка, ибо я грешен, – через силу произнес Середин.
Служитель прервал молитву, степенно поднялся, подошел ближе. Глаза заслезились, ведун с немалым трудом мог разобрать только большой золотой крест на его груди, на месте лица различался лишь неровный овал.
– Ты желаешь исповедаться, сын мой? – услышал Олег смиренный низкий голос.
– Я не готов, батюшка. У меня стряслась беда, у меня исчез мой нательный крестик. Я бы хотел купить новый, серебряный и освятить его в вашем храме.
– Символ веры нельзя купить или продать, – наставительно ответил священник. – Его можно только принять, не расставаясь более ни на миг до смертного одра.
– Серебряный? Принять? – Олегу показалось, что он ослышался.
– Сила креста не в металле, из коего оный отлит, а в вере, что таится в сердце истинного христианина. Готов ли ты поклясться, что станешь носить данный тебе крест, не снимая и не расставаясь с ним, и завещаешь оставить его при тебе при отходе души в мир иной, плоти же твоей – в сырую землю?
– Клянусь, – кивнул ведун. – Животом своим клянусь.
– Хорошо. Коли вера твоя столь яра и чиста, ты получишь свой символ веры. Подожди, я должен окропить его святой водой и прочитать молитву для ношения на персях.
Священник скрылся в сумраке храма, оставив Олега терпеть боль со стиснутыми зубами. Наконец он вернулся, вложил что-то ведуну в ладонь:
– Отныне он должен всегда быть с тобой, сын мой. Крестик на шее, а вера в сердце. Только так ты спасешь свою бессмертную душу.
– Благодарю... – облегченно выдохнул чародей. – Коли я не могу платить за символ веры, то дозволь хоть внести пожертвование на нужды храма...
Середин, не в силах сквозь слезы разглядеть ладони священника, склонился, положил на пол два заранее приготовленных рубля и стремительно выскочил наружу. С наслаждением вдохнул русский морозный воздух. Боль, удушье отпустили почти сразу, слезы стали быстро высыхать.
– Получил что хотел, дружище? – спросил его боярин.
Олег поднес к глазам крест, подвешенный на грубую суровую нить, толкнул пальцем. Он оказался действительно серебряным.
– Да. Вышло даже проще, чем я думал, – кивнул он и надел крестик на шею, заправил под ворот.
– Что ты делаешь? – не понял Годислав.
– Выполняю клятву, – ответил ведун, сбегая по ступеням. – Клятвы нужно соблюдать всегда, независимо от того, кому, почему и зачем ты их дал. Теперь я хочу много хмельного меда и широкую мягкую постель.
– Тогда скачем. Ты получишь все, и еще столько же!
Утром Олег опять остался предоставлен самому себе. Его друг с головой окунулся в торговые хлопоты: получить отчет о прежних доходах, разобрать, какие из находящихся в лавке товаров куплены, какие проданы, какие получены на реализацию и кому в конечном счете принадлежат, учесть количество и стоимость товара на пятнадцати возках и решить, как их реализовать, не сбив цену, – все это требовало времени и сил.
Заботы ведуна были куда проще. Он снял с шеи и примотал тонким замшевым ремешком к запястью крест, позавтракал, прогулялся по дому. Рука не ощущала ничего особенного – ровное спокойное тепло, и больше ничего. Возможно, это значило, что на всем подворье не завелось никакой нежити. А может быть, и то, что крест оказался не таким, как нужно. Недостаточно освященным, неправильно отчитанным, просто сделанным с нарушением христианских ритуалов. Это следовало проверить, и Олег знал отличный, простой и надежный способ.
До святилища он домчался за считанные минуты, благо священную рощу, в отличие от христианского храма, в городе мог указать каждый. Лошадь оставил у коновязи среди дубов, шагнул в ворота – и запястье тотчас обожгло с такой силой, что ведун едва не вскрикнул. Забыл он, каково это колдуну с освященным крестом разгуливать, совсем забыл! Поклонившись Сварогу и Триглаве, Середин направился вдоль тына и вскоре нашел свою покровительницу. Здесь, в просторном святилище первого города Руси, идол Ледяной богини выглядел ухоженным и опрятным, на гранитном алтаре перед ним стояла плошка с мочеными яблоками – угощение для такого места обидно нищее, но все же угощение. Черты скульптуры тоже были не безликими: у Мары различались женские тонкие губы, длинная коса, высокая грудь. Хотя глаза и нос оказались высечены большущими, словно у Даждьбога.
– Приветствую тебя, прекраснейшая из богинь, – тихо прошептал ведун. – Ты красивейшая из женщин, коих я только встречал в этой жизни. Будь ты простой смертной, с какой бы радостью я пригласил тебя посидеть со мной на веселом пиру, с каким отчаянием стремился бы добиться твоей благосклонности. Но ты богиня, и такой пир возможен лишь в моих наивных мечтах. Но все же прими от меня в дар этот кувшин с отличным ставленым медом и жареную половинку цыпленка. Пусть хоть эта часть моей мечты воплотится в жизнь.
Он поклонился истукану, осторожно коснулся рукой косы богини, провел немного по ней кончиками пальцев, еще раз поклонился, развернулся, чтобы уйти, и чуть не врезался в здешнего волхва, неотличимого от тысяч других: балахон, вервие на поясе, ленточка с рунами идет через лоб и прихватывает
