Фужер, как дурак, сунете ее в один мешок со всеми другими и похороните в общей могиле.
Он внезапно приложил палец к губам и испуганно оборвал ее:
– Господи, Боже мой! Да замолчите же; этим вы еще помешаете мадемуазель Дакс влюбиться в меня!
Барышня Дакс, раскрасневшаяся, смеялась от всего сердца.
VIII
В другой раз, под елями, над Нионской дорогой, говорили о любви.
Погода стаяла пасмурная. Небо было пепельного цвета, и если дождь не шел, то каждую минуту мог пойти.
Однако Фужер и госпожа Терриан не обманули и пришли в условленное накануне место.
– Мы не хотели обмануть вас и заставить ждать понапрасну, – крикнула госпожа Терриан, едва завидев барышню Дакс, – но если сейчас пойдет дождь – вы будете всему виною, будете лечить меня от простуды!
Фужер с кислым видом разглядывал пейзаж: ельник по скату, долину внизу и озеро под покровом тумана:
– Все это отвратительно!
– На днях, – заметила барышня Дакс, – вы говорили, что любите дождь.
– Не в этой розовой и голубой стране. Всякое зрелище должно быть цельным. Вот в Лионе, там я люблю дождь. В Лионе, где серые мостовые обрамляют высокие дома цвета тумана. Дождь у себя дома на этих узких и суровых улицах, обрамленных зданиями, которые можно принять за монастыри. В дождь, когда легкий шум падающих капель заглушает и ослабляет все остальные звуки, лучше слышно, как звонят монастырские колокола.
– Но Лион нестерпимо уныл в дождливые дни!
– О да! Еще более уныл, чем какое-нибудь другое место! Но унылость его прекрасна, гармонична. А это!..
Он пожал плечами, повернулся спиной к пейзажу и достал из кармана книгу:
– Я окончательно сделаюсь бесформенным поэтом от вида этой размалеванной Швейцарии.
Барышня Дакс рассматривала книгу Фужера – совсем маленькую книжечку с красным обрезом, в мягком переплете красной кожи:
– На вас, верно, напало сегодня благочестие, господин Фужер! Скажите, это ваш молитвенник?
– Гм! Боюсь что нет, – вздохнула госпожа Терриан. Она наклонилась, чтоб взглянуть на заглавие книги:
– А! Переписка Леспинасс?[14] Я не подозревала в вас такой любви к классикам.
Он возмутился:
– Классики? Что значит классики? Для меня существуют в литературе только два направления – хорошее и плохое; к плохому относятся те люди, которые писали только чтобы чернила изводить; к хорошему относятся те, которые имели что сказать, те, кто в слова свои вложили мысли, – как можно больше мыслей и как можно меньше слов. Так называемая Леспинасс принадлежала к этим последним, ручаюсь вам. Вы можете представить себе, что когда она писала тому, о ком грезила всю ночь, то делала это не из празднословия.
– Неужели? – ребячливо спросила госпожа Терриан. – А отчего это должно было быть так, голубчик Фужер?
Он был страшно шокирован и ответил ей уничтожающим взглядом:
– Бесстыдная женщина! Взгляните на эту девственницу, которую вгоняет в краску свобода ваших речей!. И слушайте, это будет получше, чем те ужасные вещи, которые вы говорите.
Он раскрыл книгу в отмеченном месте:
Он перелистнул несколько страниц.
Он остановился и вызывающе взглянул на госпожу Терриан.
Она покачала головой не без уважения.
– Я знаю и ценю эту книгу. И все же, дорогой Фужер, нечего сказать, хорошее чтение для молодой девушки.
