б дело обстояло иначе, можете поверить мне, я стал бы требовать, чтоб свадьба была во второй половине октября. Надеюсь, вы достаточно хорошо знаете меня, чтоб не приписать ребячеству влюбленного моей спешки. Нет! Суть в том, что совершенно необходимо, чтоб мой брак совпал с началом делового сезона. Необходимо, чтоб весь Лион, переходя на зимнее положение, знал, что доктор Баррье, породнившийся отныне с торговцем шелком Даксом, устроился в новом помещении в Бротто. Ваши дела не пострадают от перерыва в сорок восемь часов, а мои требуют, чтоб мое прежнее положение было ликвидировано раз и навсегда.
Господин Дакс в задумчивости раздавил в пепельнице кончик своей сигары. Не дав ему времени отвечать, господин Баррье решительным образом усилил свою аргументацию:
– Не говоря о том, что в октябре вам будет гораздо легче, чем в ноябре, взять из дела капитал.
Господин Дакс поднял глаза на своего будущего зятя с видом полнейшего непонимания:
– Капитал? Какой капитал?
Господин Баррье весело хлопнул его по колену.
– Приданое, папаша! Четыреста кредитных билетов по тысяче франков, которые вы выложите на этот стол в вечер подписания контракта.
Брови господина Дакса поднялись почти до самых седых волос.
– Кредитные билеты?
– О! Если вы предпочтете дать чек…
– Вы хотите сказать, расписку в принятии депозита? Я выдам вам расписку в принятии вашего пая в четыреста тысяч франков в мой торговый дом, с каковых четырехсот тысяч франков я обязуюсь выплачивать вам каждые три месяца гарантированные из расчета в пять процентов годовых. Мне не к чему брать для этого капитал из дела.
Теперь очередь выразить крайнее изумление была за доктором:
– Депозит? Какой депозит? Когда мы с вами говорили о депозите? Вы заявили мне тридцатого мая, накануне обеда в день помолвки, что за мадемуазель Алисой вы даете четыреста тысяч франков приданого.
Четыреста тысяч франков – это капитал в четыреста тысяч франков, и он никогда не равнялся ренте в двадцать тысяч. Вы сказали четыреста тысяч франков, тесть. Неужто вы сегодня отказываетесь от вашего слова? Господин Дакс обиделся:
– Я никогда не отказываюсь от своего слова, знайте это, Баррье, и считайте, что слово это я дал. Я сказал, что дам четыреста тысяч франков, и я даю четыреста тысяч франков. Я не думал, чтоб лионский врач мог так мало смыслить в торговых обычаях, что вообразил, будто негоциант, выдавая свою дочь замуж, согласится, без всякой выгоды для кого бы то ни было, лишить себя суммы, имеющей большое значение в его делах и которая не может быть помещена более выгодным образом, нежели у него.
Господин Баррье слушал, разинув рот.
– Так что на следующий день после свадьбы я окажусь вашим компаньоном, хочу я того или нет? Вы не подумали обо мне, тесть. Я врач, я не коммерсант, я вовсе не намерен заниматься коммерцией. Славную штуку вы устраиваете мне с вашими платежами по четвертям! Будьте же так милы, скажите мне, где мне найти управу на вас, если в один прекрасный день вам вздумается позабыть выдать мне деньги?
Гневный румянец залил тощие щеки господина Дакса.
– Господин Баррье, – резко сказал он, – такого случая не было еще, чтоб мне вздумалось не платить моих долгов. Посему я не допускаю, чтобы кто-нибудь решился оскорбить меня в моем собственном доме, и вы первый, который осмеливается это сделать!
Господин Баррье грубо пожал плечами.
– Совершенно ни к чему разыгрывать драму! Я и не думал оскорблять вас, господин Дакс. Вы это знаете не хуже моего! Так к чему эти громкие слова? Мы здесь для того, чтоб обсудить сделку!
Они оба сильно возвысили голос. В гостиной арпеджио скромного рояля становились все глуше. При слове «сделка» он замолк, как будто его парализовало.
– Сделку эту, – возразил господин Дакс, – обсуждать совершенно ни к чему. Вы врач, вы женитесь, чтоб создать в двух шагах от вашего прежнего кабинета новую клиентуру, более блестящую и более постоянную. Зачем вам для этого свободный капитал? Ваша профессия не требует вовсе наличных денег. Вы можете желать только некоего довольно значительного прихода, который позволил бы вам жить широко; и я даю вам такой приход, даю вам сумму более значительную, нем вы могли бы получить где бы то ни было, не прибегая к спекуляции. Вследствие какого такого каприза вы настаиваете на другой комбинации, которая может только повредить вашим интересам, равно как и моим?
– Каприз этот заключается в моей обеспеченности и в моей независимости, господин Дакс. Женясь на вашей дочери, я и так уже принимаю на себя моральную ответственность за ваши дела: этого достаточно и без того, чтоб я был вынужден нести и материальную ответственность. Мы видели, как самые солидные предприятия лопались. Кто поручится мне за то, что ваше дело вечно будет процветать? В мае месяце, когда я решил жениться, передо мной были открыты двери целого ряда лионских домов. Я выбрал ваш не оттого, что он был самый богатый, – я не гонюсь за деньгами, – но оттого, что ваша личная репутация безукоризненно честного человека казалась мне достаточной гарантией против каких бы то ни было споров и обмана. Так, по меньшей мере, я полагал. Совершенно верно, врачу не нужно иметь четырехсот тысяч франков, чтоб устроиться, если только у него нет долгов, – а я горжусь тем, что у меня нет долгов. Но врач должен иметь, если только у него голова на плечах и если он не круглый дурак, облигации государственного займа или акции Суэцкого канала, и это много лучше, чем доход с вклада, даже при наличии подписи Дакса и K°.
Уязвленный в самое чувствительное место, господин Дакс поднялся:
– Господин Баррье, – сказал он сухо, – моя фирма, конечно, не столь солидна, как французский государственный банк. Но многие молодые люди сочли бы за честь принять участие в ее делах в качестве моего зятя. Я полагал, когда вы просили у меня руки моей дочери, что таково и ваше намерение. В свою очередь, я не рассчитывал материальных выгод, которые должен был принести мне ваш брак, и я не ждал других предложений, более, быть может, выгодных, чем ваше, чтоб сделать выбор. Поэтому свет рассудит, если вам будет угодно порвать отношения, кто из нас корыстолюбив. Господин Баррье еще раз пожал
