кончик. Не узнаешь начало — не поймешь и конца. Ты пришел умруна-чародея извести, а скажи: отчего его так зовут?
Олег ожидал продолжения, но старуха молчала, рассматривая лунный диск. Лес вокруг поляны замер неподвижной стеной, верхушки елей, словно пики, уставились в небо. Ведун обратил внимание, что облака скрыли все звезды, лишь луна будто выглядывала в окошко.
— Чародеем его зовут, потому что волшбу знает, а умруном — потому что умер давно, но с этого света не ушел, черные дела творит, — как можно терпеливее ответил Олег. — Или не так?
— Откуда мне знать? — Старая Мила пожала плечами, вздохнула. — Давно живу, так давно, что уж годы свои не помню. Пробовала считать — и сбилась. Старость, что поделать… А вот молодость свою помню, будто вчерась это было. Рассказать?
— Послушай, бабушка, коли ты помочь мне хочешь, то расскажи лучше, как Глеба спасти, — взмолился Олег, без особой, впрочем, надежды. — Ведь погубят его, а с ним и детишек, и жену. Ежели же ты слуга умруна проклятого, то воля твоя, говори что знаешь.
— Нет, не слуга… — вздохнула Старая Мила. — И помочь тебе хочу. Но не знаешь ты, где твоя помощь. Глеб, которого я никогда не видала, да все о нем знаю, — вот кто слуга умруну. А ты не знаешь, где правда, где кривда, хоть и прозываешься ведуном. Какой же ты ведун? Токмо саблей махать умеешь. Вот в мое время иные были ведуны…
Старуха опять замолчала, рассматривая лунные моря. Середин всерьез подумал о том, чтобы разговорить старую каргу с помощью сабли, однако отверг эту идею. Что бы ни хотел ему сказать умрун, это стоит выслушать. Вдруг о чем-то важном проговорится… А Глебу, скорее всего, уже ничем не помочь.
— Хорошо, Старая Мила, я слушаю тебя.
— А разве я что-то говорю? — довольно глупо хихикнула старуха. — Сижу, молчу. Интересно это слушать?
— Ты сказку хотела рассказать. Про умруна.
— Про умруна?.. — расширила глаза Старая Мила. — Да что ты, милый, разве я стану тебе страшные сказки рассказывать?! Нет, не про умруна я тебе рассказать хотела, а про себя. Всего-то не помню, да большей части жизни считай что и не было — все забыла. А вот молодость помню. Так рассказать — или дальше по лесу плутать пойдешь? Скучно небось со старой в твои-то годы сидеть…
«Что настоящие старухи, что вот такие, больше к нечисти относящиеся, а все одинаково вредные», — отметил про себя ведун, а вслух покорно сказал:
— Пожалуйста, бабушка, расскажи мне о том, что помнишь.
Крест на Старую Милу не реагировал, явно считая ее как раз самой обыкновенной старухой, хотя Олег уже не так сильно ему доверял. Впрочем, пока что и чутье подсказывало ему, что опасности поблизости нет. Еще бы ветерка, чтобы хоть немного разогнать этот запах… Даже не запах, а коктейль запахов, все составные части которого Середин мог бы легко перечислить, если бы не боялся, что его все-таки стошнит.
— Когда была молода, звали меня не Старая Мила, а просто Мила, — сообщила для начала старуха. — Волосы мои были не седыми, как теперича, а русыми да шелковистыми, рот был полон зубов, что жемчуг, а губы были красными, как ягода малина…
— Я догадывался, — не удержался Олег.
— Может, ты и про все остальное догадаешься? — мгновенно обиделась Старая Мила и, уткнувшись огромным носом в подол, принялась там что-то тщательно выглядывать.
— Да нет же! — поспешил уверить старую ведун. — Просто сразу подумал, как увидел тебя: наверняка эта бабушка в молодости была красавицей.
— Так и было, — охотно простила его рассказчица. — А жила я в деревне Глинки, с батюшкой да матушкой, и не дом у нас был, а хоромы. Могла бы я тебе про все рассказать: и про хозяйство наше, и про соседей, и про деревню нашу… Да знаю, скучно тебе станет. Потому расскажу лучше про то, как приехал в нашу деревню с востока один купец. Пробирался он то ли в Киев, то ли из Киева, и где-то его подранили злые люди. И подсказали купцу, что в наших Глинках ключ бьет целебный, в котором вода такая, что все раны прям на глазах затягиваются. Приехал купец к нам, раны на теле вылечил, а в душе новую получил: влюбился в первую красавицу. Остался жить у нас, богатство свое на приказчиков оставил, вскоре и свадьбу сыграли. Интересная сказка, ведун?
— Интересная, — послушно покивал Олег.
— А почто то и дело оглядываешься? Нету там никого.
Середин приноровился вдыхать через плечо — там воздух вроде бы хоть немного был свежее. Пришлось изобразить виноватую улыбку и дальше слушать, не отвлекаясь.
Чародей
Купца звали Элокай, что на языке его народа означало «Всезнающий». Был он лицом и глазами темен и весьма во всех науках сведущ. Быстро выучился языку нашему, стал всем советы давать, да такие, что жители нарадоваться на нового соседа не могли. Лучше же всего умел Элокай врачевать, так что странно всем было, что не смог он без целебной воды от своих собственных ран избавиться.
Женившись, Элокай завел собственное хозяйство, но дом выстроил на отшибе и не на наш манер. Каменные то были хоромы, мрачные на вид, да теплые внутри. Торговлю постепенно совсем забросил, работников нанял, стал лесом промышлять. Продавал он этот лес на юг, даже дорогу выстроил. Давно та дорога заросла…
В семье у Элокая тоже все ладилось, и вскоре родилась у него дочь. Жили они с женой душа в душу, дом — полная чаша. А соседи по-прежнему приходили к ним со своими хворями, и никому Элокай не отказывал, потому что успевал и по лесам бродить, травы собирать. Все любили его, кроме тех старух- ведуний, что тоже по лесам травы собирали. Не стало к ним былого уважения: Элокай лечил всех лучше и быстрее.
Вот и пустили старухи слух, что Элокай — чародей, что хранятся у него в подвале книги черные, что оборачивается он по ночам летучей мышью и за лес летает кровь добрых людей пить. Стал народ приглядываться с другой стороны к заезжему соседу. И стало мало-помалу всем странным казаться: за что ни возьмется Элокай, везде ему успех. Другой же вроде как всю жизнь горбатится, а и гвоздя ржавого в хозяйстве не заведет.
Сперва один, потом другой — стали подступать к Элокаю соседи, просили раскрыть его тайну. Долго он крепился, а потом не выдержал и рассказал лучшему другу все как есть. Дескать, и правда: имеются у Элокая книги черные, колдовскими, не нашими рунами писанные. Отец еще научил его книги те читать и, от зла в стороне держась, на добро колдовские знания оборачивать. Молчал же Элокай потому, что отец строго-настрого запретил ему кому-нибудь про книги черные рассказывать. Говорил отец, что не простят ему люди колдовской премудрости, что верить перестанут, а где веры нет — там страх, а где страх — там злоба лютая.
— Сам ты видишь, что не во зло читал я книги, а только к пользе для хозяйства, да здоровья вашего, — сказал другу Элокай. — Не хочу больше один знанием обладать, готов и тебя научить. Попробуй силу книг черных!
Почесал Элокаев друг бороду, да и пошел домой. Три дня не пил, не ел, все думал. Не заповедовали такого пращуры: книги черные читать. А ну как просочится со страниц волшебных злоба в мир? И решил он посоветоваться с двумя другими своими соседями. Те тоже решиться сами не смогли — и не прошло месяца, как уж все в деревне знали, откуда у Элокая преуспеяние и богатство.
И стали люди чураться его, чародеем меж собой звать. Страх да зависть глодали их сердца, а еще пуще того бабки-ведуньи старались. Подговаривали они книги отнять и сжечь, а Элокая с семьей прогнать из Глинок навсегда. Только тесть Элокая был против, не хотел с родной дочерью расставаться. Вот и пошел он однажды к ней, когда мужа дома не было.
— Доченька, — сказал он, — забирай мою внучку, возвращайся в дом отца. Скоро люди придут Элокая за околицу гнать, навсегда.
— Нет, — ответила ему дочь. — Я за него замуж шла, я с ним всю жизнь останусь.
Так и ушел тесть ни с чем. А жена про все рассказала Элокаю и слезами горючими плакала — не
