хотелось ей родные места покидать. Вздохнул тяжко Элокай и сказал:
— Есть способ помочь нашей беде, дорогая жена. Не хотел я им пользоваться, да, видно, придется. Прав был мой отец.
— Что же это за способ?
— Раны, с которыми я сюда приехал, — не простые раны, — признался Элокай. — Это следы от когтей злого духа, которого я по глупости хотел себе подчинить. В книгах я прочел про способ нечисть на службу себе поставить. И все сделал правильно, вот только не было у меня мертвой воды. Решил я тогда, что мертвой воду из болота зовут, — вот едва и не погиб, когда пытался злого духа усмирить. И только в ваших краях оказавшись, узнал от одного старика, что есть настоящая мертвая вода.
— Да неужели из нашего ключа мертвая вода течет? — удивилась жена. — Она же целебная! Вот и твои раны залечила.
— Мертвая вода не убивает, — засмеялся Элокай. — Наоборот, крепости дает. А еще свойства имеет волшебные, про них тебе знать ни к чему. И теперича, когда имею я мертвую воду, могу снова призвать того злого духа, поставить нечисть себе на службу. Не причинят нам зла соседи.
Жена умоляла Элокая не делать этого, но чародей был непреклонен. Ночью в подвале своего каменного дома он прочитал страшные заклятия из черных книг и заставил служить себе и жировиков ночных, и мавок кладбищенских, и русалок речных, и кикимор запечных… И той же ночью у всех, кто больше других звал прогнать Элокая из Глинок, несчастья приключились. Где корова издохла, лешими заезженная, где хозяин на ровном месте упал, ногу сломал, а где и дом сгорел.
Притихла деревня Глинки. Стали люди стороной обходить стоящий на отшибе каменный дом Элокая, а промеж себя говорить о нем шепотом. Сошлись люди на том, что пришла в их деревню беда, что показал чародей свое настоящее лицо. Перестали являться к нему с разными бедами, перестали лечиться, и перерос страх их в лютую ненависть. А бабки-ведуньи стали от семьи к семье перехаживать да обещать всем, что скоро совсем сживет всех со света чародей.
Элокай еще думал, что все постепенно образуется, что опять сможет он жить тихо и спокойно. Но жена понимала, что, когда перекипит ненависть людская и выплеснется наружу, не жить им. Стала она сама уговаривать мужа покинуть Глинки, уехать в другую деревню, а лучше — в другое княжество, и там, где их никто не знает, жить и ребенка растить. Однако Элокай воспротивился.
— Если здесь не вышло жить подобру, то и нигде не выйдет, — сказал он. — Зачем же покидать источник мертвой воды? Я все искуснее становлюсь в чтении черных книг и знаю теперича, что рядом с ключом мертвой воды непременно должен быть и ключ с живой. Если найду его — такой силы чарами овладею, что на всех счастья хватит. Тогда люди простят нам все.
Эта мысль завладела чародеем. Перестал он заниматься хозяйством, дни и ночи проводил в поисках, а ежели и возвращался домой, то сразу запирался в подвале, постепенно от них ушли все работники — уж давно о том просили, встала лесопильня. Когда жена сказала Элокаю, что скоро им нечем будет кормить маленькую дочь, тот рассмеялся, спустился в подвал и вскоре принес волшебную скатерть. Стоило лишь загадать желаемое и скатерть развернуть, как любая снедь на ней появлялась. Догадалась жена, кто принес Элокаю скатерть-самобранку, заплакала, но ничего не сказала. Ведь видела она, что мужа не остановить.
Все дальше в леса уходил Элокай, уже добрался до Святогорова холма — ты, поди, знаешь его, Олег- ведун. Но никак не мог отыскать источник живой воды, а без нее, с одной только мертвой, не мог обеспечить такого достатка, чтобы вернуть расположение соседей. Они же теперича открыто собирались в доме старосты, затевая недоброе. И настал день, когда тесть Элокая, глядя в пол, дал свое согласие на черное дело.
Дождавшись вечера, когда вернулся Элокай домой, все жители Глинок собрались вместе, подступили к их дому и быстро заколотили все двери и окна. Напрасно билась изнутри о доски жена, напрасно кричала о ребенке. Принесли сена, и затрещал огонь. Никого не хотели жалеть соседи чародея — а ведь говорили, что делают доброе дело…
Сам чародей лишь расхохотался, когда понял, что происходит. Нельзя безнаказанно читать черные книги, разбирать руны колдовские. Уже иначе видел мир Элокай, уже не боялся снова и снова обращаться за пособлением к нечисти. Да и чего ему было бояться, коли он тварями ночными, а не они им повелевали?
Элокай спустился в подвал, к своим книгам. Он собирался позвать своих верных слуг, чтобы задули они огонь, а потом разорвали на куски обидчиков чародея. Но когда он открыл книги, то не увидел там рун! Ни строчки! Не знал несчастный, что бабки-ведуньи тоже не обходились без общения с нечистью.
Всякий раз, как обращался Элокай с повелениями к жировикам да криксам, вторгаясь в мир нежити, — всякий раз сердил он нечисть. Не любят они людей, не любят и подчиняться им. Ведуньи же, хоть и считали их все глупыми и старыми, прознали про то и научили духов зла, как отомстить. В тот вечер книги были украдены той же самой нежитью, что помогала прежде Элокаю. Ведуньи пособили им.
В пожаре погибли все. В самые последние минуты, когда уже рушилась кровля, в одном из окон появилась жена Элокая и сквозь зазоры в досках выбросила в толпу своего ребенка, обожженную девочку. Кинулись было люди помочь ребенку, но остановили их ведуньи.
— Вырастет девочка, будет нам мстить, она с Элокаем одной крови, — сказали старухи и швырнули ребенка обратно в огонь.
После этого пламя вспыхнуло еще ярче, а в гуле огня слышно было, как проклинает чародей на своем родном языке жителей Глинок. Возможно, что он не только накладывал проклятия, а говорил что-то еще, да никто этого не понял… Так погибла семья Элокая. Так и умер чародей, который оказался слишком добр, или слишком глуп, или и то и другое, — решай сам, ведун. Так кого же ты хочешь убить, если он уже убит?.. Однако история на том не кончается.
Сгорел дом, но остался подвал. На рассвете чары, с помощью которых ведуньи помогли нечисти украсть знание у Элокая, развеялись, и опять проявились колдовские руны в черных книгах. Руины дома никто разбирать не решился, долго еще камни почерневшие травой обрастали. Но дети, что на спор бегали к страшным развалинам, клялись, что слышали из подвала какой-то шум.
Ходили соседи к бабкам-ведуньям, однако те ни с кем не разговаривали, только между собой шептались. А потом в три дня и три ночи умерли — одна за другой. У первой раздулся живот во всю комнату, а когда лопнул, полезли оттуда жабы да ящерицы. У второй лопнули глаза и отсох язык, а потом отнялся и разум, тогда она пошла к реке и утопилась. Третья выбежала на улицу и принялась кататься в пыли, будто жарилась на сковородке, да так, что никто не мог ее унять. Когда же
!бабка умерла, то оказалась насквозь пропеченной, черной, точно уголь.
А потом… Потом выяснилось, что из Глинок невозможно уехать. Каждый, кто пытался это сделать, умирал. Люди сбились в кучу, как овцы, но и дома их настигала смерть — одного за другим, одного за другим… Все понимали, кто их наказывает, но не знали, что предпринять. Они не могли даже обратиться за помощью, ведь из деревни нельзя было уйти. Наконец в отчаянии мужчины кинулись к развалинам дома Элокая, разметали камни и спустились в подвал. О том, что они там увидели, никто из них не рассказал, потому как никто не вышел. Только крики слышали стоявшие наверху, а еще — детский плач. В ужасе бежали оставшиеся в живых домой.
Каждое утро находили мертвых. Обычно трупы были обезображены, будто несчастных долго мучили, но криков никто не слышал. Так, день за днем, и перестала существовать деревня Глинки, вся, кроме одного человека. Это я, та, кого уже давно зовут Старой Милой. Почему меня пощадили? Потому что та девочка, что невинно сгорела в огне, дочь Элокая, нуждалась в подруге. Я играла с ней тайком от родителей, а ночами плакала, потому что знала, мои папа и мама умрут. Но это справедливо, ведь и дочь чародея осталась без родителей. Конечно, я была ни в чем не виновата, но ведь и она тоже.
Мы обе выросли с тех пор. Я стала старой, а она — нет, таково последнее заклятие, произнесенное гибнущим Элокаем. Ты знаешь, такие заклятия имеют особенную силу… Конечно, ты знаешь, ты ведь ведун. Да и как может состариться та, кто не имеет тела? Сила ее множилась все эти годы, а может быть, и столетия — я не могу сказать точно, я все забыла. Вслед за Глинками погибли еще многие, очень многие деревни, к югу и к востоку от этих мест.
Теперича, как я слышала, люди думают, что на западе граница владений умруна-чародея, как вы его называете, простирается до самого тракта, до моста через какой-то ручей. В жизни не слыхивала подобной
