Это была торжественная симфония тбилисского лета, апофеоз языческого праздника солнца, предвестие вечной жизни и вечности всего мироздания.
Перед самым отъездом из Минска, я съездил в Вильнюс и сшил себе жемчужно- серый костюм из тонкой голландской шерсти у известного в то время в наших 'стиляжных' кругах, мастера-портного Воробейчика, и все не имел случая надеть его. Вот на 'смотринах' в институте физики, я подумал, он будет к месту. В Тбилиси все мужчины 1958 года ходили только в черном, или белом. Мне надо было подчеркнуть свою идентичность, и быть на высоте положения, хотя бы внешне, — в Тбилиси одевались очень изыскано, но, на мой взгляд, излишне традиционно. Я не подозревал, что мой внешний вид может вызвать некую, как позже мне рассказывали, неравнодушную, дискуссию у основной массы слушателей моей лекции, которой была невдомек 'отрицательная люминесценция'. Выручил элегантный 'батоно Элефтер', который в нужное время перевел обсуждение доклада в нужное русло, и похвалил меня принародно по окончании моего выступления.
Позже, 'тет-а-тет', он все же сделал мне замечание по поводу излишней театральности моего выступления и одежды, более соответствующей встрече с любимой девушкой. Но по всему его виду было ясно, что он сразу же принял мою сторону.
Я был зачислен в институт на должность младшего научного сотрудника с окладом в 980 рублей в месяц. Начиналась моя научная деятельность, будущее стало приобретать хотя и не очень определенные, но обязательно розовые или голубые тона, судьба явно была ко мне благосклонна. Я стал доказывать ей, что она не ошиблась в своем выборе.
— 1959–1960, Институт физики АН ГССР -
Начиналась моя работа в институтской лаборатории со странным названием 'радиоактивные методы измерения'. Со мной было в этой группе 12 человек. Я еще тогда не знал, что название это условное и нужно 'Элефтеру' для каких-то его структурных стратегических ходов в Президиуме Академии, с одной стороны, и чтобы прикрыть основную тему, основное направление работ нашей небольшой группы.
Все направление, в котором предстояло работать мне, было тогда 'крамольным'. В любом 'Философском словаре' последних лет, в очередной раз 'кибернетика' именовалось 'лженаукой', а словари иностранных слов и энциклопедические словари просто игнорировали это слово или, если и давали ему определение, то прибавляли к нему еще и очень модные тогда эпитеты, вроде 'механистическая, метафизическая лженаука', которая (дословно из словаря) является 'не только идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством осуществления её агрессивных военных планов' (см. Приложение 1, 'Кибернетика').
Полемизировать с философами того времени, исповедующими 'марксистско-ленинскую диалектику', было опасно, так что кибернетика, как и генетика, тихо вызревала в научно-техническом подполье, под прикрытием заинтересованных в этих обоих направлениях руководителей военно-промышленного комплекса страны, рано распознавших ее будущую роль.
В 1948 году была издана работа американского математика Норберта Винера 'Кибернетика или управление и связь в животном и машине', не увидевшая тогда своего читателя в СССР, так как сразу же была направлена на полки 'спецхрана'. В ней были изложены соображения по вопросам разработки моделей управления социумом, экономикой, аналогичные моделям управления сложными техническими системами. Эти крамольные идеи не могли стать достоянием советских научных работников, которым настойчиво внушался тезис марксистской философии о несводимости 'высших форм' существования материи к 'низшим формам'. При поступлении в аспирантуру или при сдаче экзаменов для защиты диссертации (кандидатский минимум), в любой области науки главенствующей была эта основная доктрина 'советской философии'.
Словом, как любому молодому научному сотруднику того времени, мне сразу же стало ясно, что только этим и надо заниматься. Вдохновлял нас на 'дерзания' только что защитивший докторскую диссертацию Владимир Валерьянович Чавчанидзе, которого все, в том числе и я, через некоторое время, называли просто 'Вова'. Кстати, это была обычная форма общения в грузинской среде. И только очень уважаемых, мало знакомых и очень пожилых людей было принято называть с прибавлением к имени 'батоно' (господин — груз. яз.).
Меня 'Вова' сразу же увлек своим темпераментным и остроумным изложением любого материала, фантастическими прогнозами развития нашего направления, мягкой формой общения, не фамильярной, а скорее душевной, искренней, располагающей к себе. Он как ураган проносился по комнатам нашего подразделения, вызывая у всех улыбки, и поднимал настроение. Он умел и любил поговорить и еще обладал высоко развитым чувством юмора.
В рабочей группе, в которую я попал, отражалось многонациональность города. Старший в группе, ее руководитель — Мераб Бродзели, отличался мягкой интеллигентностью и волшебными руками истинного экспериментатора. Несколько медлительный и спокойный даже в самые ответственные минуты, он был надежен, и его нельзя было сбить с намеченного им курса. Его медлительность заставляла меня вспоминать фармацевтический ярлычок на пузырьках — 'перед употреблением взбалтывать', что я часто и делал, тормошил его, забегал 'вперед батьки', иногда неоправданно суетился. Он, как опытный погонщик, сдерживал мои, часто неадекватные порывы. Он вызывал уважение, его внешний вид излучал уверенность, с ним было спокойно.
Гриша Гольдштейн, как и положено гениальному еврейскому молодому человеку, всегда ходил с отрешенным взором и с какой-нибудь книгой под мышкой. Через небольшой период времени я узнал, что чаще всего он так нежно прижимает к себе французский роман, обычно в оригинале. Он мало говорил, сосредоточенно молчал и время от времени выдавал невероятные идеи. Во всех серьезных научных спорах мы апеллировали к нему. По коридору института он шел, боясь кого-либо задеть или наступить на ногу, и часто краснел от неделикатности своего собеседника.
С Авиком Аязяном я познакомился немного позже, мне импонировал в нем высокий уровень специальных знаний, трудолюбие и расположенность, что позволяло легко просить о помощи в трудную минуту, и получать нужную консультацию по любым вопросам. Авик никогда не отказывал в этом.
В нашем отделе Института физики, а позже, в отделившемся от материнского тела, институте, собрались представители многих национальностей и нацменьшинств. И греки, и курды, и 'татреби' (татары — груз. яз.). Под это название в Тбилиси исторически попали и персы и азербайджанцы и этнические татары. Было несколько поляков, из семей оставшихся с незапамятных времен, и абхазцы, тогда еще не противопоставляющие себя общенациональной грузинской культуре, и украинцы, оставшиеся со времен строительства царским правительством закавказской железной дороги. Были и русские, приезжавшие 'усилить направление', которые, как правило, старались пробиться в руководящие слои, используя свои дипломы, полученные где-нибудь в Москве или Ленинграде, и негласную квоту по кадровому составу в республике, 'спущенную' с самых высоких партийных верхов.
Новый институт, уже готов был вылупиться из старого Института физики, хотя не имел пока еще даже своего законного названия. А отдел быстро поглощал все новых и новых специалистов, вырастал под прикрытием умудренного жизнью 'Элефтера', прошедшего, в частности, школу Петра Капицы и Резерфорда в Англии, и под финансовым покровительством 'высоких лбов' Министерства обороны, раньше всех понявших смысл этого экзотического плода под названием 'кибернетика', созревающего в переплетенных ветвях смежных дисциплин.
Наши 'кибернетические' семинары стали привлекать всеобщее внимание научно-технической интеллигенции города и являлись поводом для страстных дискуссий на тему 'искусственного интеллекта', 'может ли машина мыслить' ('голубая мечта' технарей того времени) или роли вычислительных машин в управляющих процессах, в будущем освоении космоса и т. д. Мы стали знакомиться с коллегами, или лучше, сподвижниками из других институтов, городов и республик, создавая свою 'среду обитания'. Можно привести характерную оценку того времени, которая приведена в публикации, посвященной истории этого вопроса.
'В шестидесятые годы в России кибернетика была существенной частью культурного фона'- формировала общественное сознание, являлась одной из властительниц дум. Примечательно, что на
