— Удээровцы скандалят. Не дают убирать свои платформы, а нам некуда ставить свои. Каменщики сидят. Нет кирпича.
— Вот что, Дусенька, найди Буракина. Скажи ему, что я приказал убрать или переставить удээровские платформы и немедленно доставить к печи кирпич. А лучше действуй сама. Завтра я разберусь. Я у телефона тридцать три, два ноля, десять. Поняла?
— Все поняла, Артем Сергеевич. С вашего позволения я из него сейчас котлету сделаю.
— Делай, Дусенька, делай! — Петунин положил трубку и сказал: — Ну, эта сделает. Молодец женщина! — и стал раздеваться.
— Ты это куда? — выглянула из-под одеяла Юлия. — Устраивайся на диване.
— Как это на диване? — изумился Петунин, умащиваясь на краешке кровати. — Я так долго шел пешком. К тебе шел.
— Да уж вижу, — в голосе прощение.
— Опять этот танк. — Петунин встал и переставил будильник с журнального столика у изголовья на пол. — Тут и живи. — Пошел на кухню, налил в литровую банку крепкого чая, опустил туда ком сахару, размешал вилкой и тоже поставил на пол, рядом с будильником.
— Ты пьешь слишком крепкий чай. Это вредно.
— Не от этого умрем.
— У меня завтра плановая операция. И ты знаешь, что мне необходимо выспаться. Ложись и спи.
— Сейчас, Юлюша, где-то сигареты, не найду... Ага, вот...
Только заснули — звонок.
— Артем Сергеевич, все в порядке, — доложила Золотухина.
— Зачем же тогда звонишь?
— А чтоб вы не беспокоились и крепко спали, — посочувствовала Золотухина. А ему показалось, что кто-то там рядом хихикнул.
— Что? — участливо спросила Золотухина.
Теперь там уже явственно хихикнули.
— Ну, Евдокия! Спасибо! — сказал Петунин и бросил трубку. — Ох и язвы же у меня бабы...
— Спи, спи, — сказала Юля, подобрав колени к подбородку. — У тебя прелесть, а не работа.
— Да уж, — пробурчал Петунин, думая о том, что Золотухиной он завтра всыплет, то есть уже и не завтра, а через несколько часов. Хотя за что же он всыплет ей? Она обиженно протянет: «Так я же хотела как лучше...»
— Юля, я, наверное, перейду на другую работу...
— Куда?
— Зам начальника снабжения уходит на пенсию. Попрошусь на его место.
— А что, для этого надо было заканчивать технический вуз?
— Зато спокойно.
— Тебе виднее, — сонно сказала Юлия и отвернулась к стенке.
Через час снова звонок.
— Ч-черт! — вскочил Петунин. — Да, да, — закричал он в трубку. — Юлия, тебя.
— Что-оо! — и слетела с кровати. — Опять умирает? Где Стелла Ефимовна? О ч-черт! Машина вышла? — Трубку бросила на кровать, заметалась по комнате. — Сто чертей! У Стеллы две операции, и моя умирает... Хорррошенькая ночь...
В дверь позвонили. Пришла машина за Юлей. И он слышал, как она говорила в прихожей:
— Да, я готова. Да, секунду. — Забежав в комнату, быстро сказала: — В холодильнике котлеты, кефир. Котлеты разогрей. — И дверь захлопнулась.
5
А назавтра был опять обычный день. И начался он вот так.
Петунин положил трубку на стол, на бумаги, снял пиджак, закатал рукава рубашки.
— ...Давай дальше, — сказал, подняв трубку, другой рукой хватаясь за сигареты.
— Ты что со мной делаешь? Что? — кричал главный инженер коксохимпроизводства. — Когда будет стальная арматура? Скоро? Когда скоро? Ну, в общем, пишу объяснительную записку в ЦК.
— Что ты меня пугаешь? Пиши...
— Зачем ты мне выделил эту нейлоновую ленту? Что мы с ней делать будем? Ты мне дал двести: метров, а у меня вышло из строя шестьсот. Кокс кто за нас будет давать? Кто? — продолжал кричать главный инженер коксохимпроизводства.
— Не кричи. Нервы беречь надо... Сейчас приеду... — бросил на рычаг трубку. Снова расправил рукава рубашки, надел пиджак и стал быстро собирать бумаги. Перед ним сидели люди из разных городов. Один просил два листа нержавейки.
— Нету, милый, нету. Сами побираемся...
Пятьсот тонн листа просили с Уралмаша.
— Ждите меня. Дадите два вагона рельсов Р-50 — дадим лист.
— Дадим! — пообещали ому.
Свои,заводские, наперебой:
— Нам цветной линолеум. Оргстекло.
— Нам стулья...
— Трубы газовые три четверти.
— Рифленое железо...
Берясь за скобу:
— Ребята, все просят цветной линолеум, белую краску, оргстекло. Все хотят сидеть на хороших стульях. А у меня фонд шесть тысяч рублей. Где я вам возьму, где? Лида, найди Загребину, пусть готовится завтра в Ленинград за лентой. А Бычков в Георгиевск за арматурой... Я в цеха. — И чуть не бегом по коридору, по лестнице, на выход, к машине.
— Миша, гони на коксохим, потом завезешь меня обратно в заводоуправление. Сам пообедаешь, после поедем на опытную станцию за пленкой.
— Пленка-то зачем? Парники свое отслужили — скоро осень.
— Ты прав — скоро осень, а за ней зима, наверное. Но вот беда — стекла нет.
Машина влетела на эстакаду, и Петунин увидел весь завод. Ветер был южный, и все дымовые космы стелились на лес и аэродром. Петунин вдруг подумал о себе, что раньше он работал на заводе и не знал завода. Не знал, что самое трудное производство — это коксохимпроизводство, что из-за какой-то чертовой ленты — экий дефицит! — можно сорвать план. А за ней, за этой лентой, надо кого-то посылать в Ленинград, кого-нибудь в Свердловск за рельсами, в Георгиевск за арматурой, болтами, задвижками. Кстати, тут уж совсем беззаконие — в Георгиевск надо везти свой металл, получается товарообмен — ну, а что же делать? Подсказал бы кто-нибудь... Не будет арматуры коксохимикам — не будет сульфата. Сельскому хозяйству подавай удобрение. Не выполнил план по сульфату — пиши объяснительную в ЦК. Вот и думай, крутись...
Но Петунину было как-то приятно за себя — день наполнен. Ну, а что касается объяснительных записок, так ведь не с него спрашивают план, не ему их писать и не ему получать выговоры, если что... Он свое получил. А если и болит душа, так он едет, чтобы самому увидеть, куда нужна эта злополучная лента, и тут уж он ничего с собой поделать не может, такой уж он — обо всем болит душа.
Сейчас он, например, знает, что необходимо тому или другому цеху, для того или иного производства, какие болты и гаечки, а раньше не знал. У него раньше была одна забота — ремонтировать и строить мартеновские печи. И хорошо ли, плохо ли, а план выполняли и премию получали. Люди перестали разбегаться, повеселели. А все почему? Уж не такой он был талантливый руководитель. Не-ет. Просто он однажды смекнул, что подчиненным надо дать свободу. А что? Старший мастер, какой он старший мастер,
