– Ничего. Ну, почти ничего.
– Почему?
– Потому что жизнь так восхитительна.
– А разве это не причина, чтобы запечатлеть эту жизнь, записать все, чтобы в будущем можно было снова это прожить?
– Дорогая Анна, – сказала она, – мне кажется, я записывала происходящее в замке специально для тебя. Мне хотелось, чтобы ты разделила мою жизнь… а это было возможно только таким образом. Теперь в этом нет необходимости. Ты здесь. Тебе все известно из первых рук. Мой дневник теперь не нужен тебе.
Мы находились в ее каюте, я сидела в кресле, она лежала на кровати.
– Хотела бы я знать, – задумалась я, – чем все это кончится.
– Все зависит от нас самих.
– Ты и раньше говорила то же самое.
– Кто-то сказал, что виновата не наша судьба, а мы сами.
– Шекспир.
– Полагаюсь на твою память. Но это правда. К тому же благодаря сомнению жизнь кажется еще интереснее, правда? Если тебе точно известно, что тебя ждет, какой смысл жить?
– Как себя чувствует… миссис Стреттон? – поинтересовалась я. Чантел пожала плечами.
– Она не доживет до глубокой старости.
Я вздрогнула.
– Что такое? – спросила она.
– Ты так говоришь.
– Я говорю правду, признай, это то, что есть на самом деле. У нее очень плохие легкие…
– Может быть, родной воздух…
Чантел пожала плечами.
– Утром я говорила с доктором Грегори. (Это был корабельный врач, высокий бледный молодой человек; я заметила, что он увлечен Чантел.) Он сказал, что болезнь уже слишком глубоко сидит в ней. Даже целительный воздух Коралла может оказаться бесполезным.
– А капитан знает?
– Держу пари, что знает. Вероятно, именно поэтому он ведет себя столь развязно.
– Чантел!
– Анна! Давай не будем лицемерить. Галантный капитан наверняка осознал, что совершил огромную ошибку, за которую будет расплачиваться всю жизнь. Но похоже на то, что ему не долго осталось расплачиваться.
– Чантел, я бы не хотела…
– Чтобы я относилась к смерти так беззаботно. А почему бы и нет? Это помогает не бояться смерти… ни своей, ни чужой. Вспомни, что я лучше, чем кто-либо, знакома с этой мрачной особой. Из-за своей профессии мне часто доводилось встречаться с ней, поэтому я отношусь к ней не очень-то уважительно. И не переживай за капитана. Кто знает, возможно, его ждет то, что называют «счастливым избавлением».
Я встала. У меня не было желания обсуждать с Чантел смерть его жены.
Она вскочила с кровати и взяла меня под руку.
– Вечно я болтаю ерунду в то время, как стремлюсь говорить серьезно. Тебе пора бы это знать, Анна. Но не волнуйся за мою пациентку. Будь уверена, я все для нее сделаю. А если случится непоправимое…
Она придвинула свое лицо к моему, ее зеленые глаза сверкали.
И я подумала: «Она полагает, что, если она умрет, капитан станет свободным… свободным для меня».
Как же я любила ее. Но мне хотелось ей объяснить, что я не могу желать чужой смерти, даже если она принесет мне выгоду.
Первым портом, в который мы зашли, был Гибралтар. Однажды утром, проснувшись, я выглянула в иллюминатор и увидела его – огромную скалу, выступающую из воды.
Я не в первый раз оказалась здесь. Казалось, что с тех пор прошло много-много лет, в те времена я была ребенком чуть старше Эдварда, и я помню, как мне было радостно тогда, а в соседней каюте плыли живые родители. Меня часто занимал вопрос, как Эдвард относится к своей матери, отца он почитал за Бога. Интересно, потому ли, что тот был капитаном, объехавшим весь мир, или просто за то, какой он есть?
Я размышляла о том, что сказала мне Чантел о Моник, меня волновало ее будущее… и будущее Чантел, которая вызывала всеобщее восхищение. В нее были влюблены не только Рекс и корабельный врач, я замечала, как другие смотрят на нее. Людей привлекала не только ее красота, которой она несомненно обладала, но и ее живость, внутренняя сила. Мне казалось, что жизнь рядом с ней – это вечный праздник. Не сомневаюсь, что и другие думают, как и я, и мечтают разделить с ней свою жизнь.
Через несколько часов мы пристанем к Гибралтару и сможем сойти на берег. Чантел сказала, что было
