его глинобитное жилье. Почти все окна в домах были темными, и только внимательно присмотревшись, можно было заметить в них слабое голубоватое свечение – в квартирах, забыв обо всем на свете, забыв друг о друге, смотрели телевизоры – взрыв в Израиле, наводнение в Мексике, землетрясение, естественно, в Японии.
Евгений долго сидел на крыльце, прислушиваясь к шелесту листвы, к ворчанию собаки в углу двора, к негромкому говору где-то в темноте. Чуть слышно пролетел самолет, время от времени мигая красным фонарем. Казалось, по земле неслышно прошел великан, где-то там, у самых звезд, иногда затягиваясь сигареткой. Вот она и вспыхивала красным незлобивым огнем.
Сзади подошла жена и села рядом.
– Что с тобой? – спросила она, чуть коснувшись плечом. – Ты сегодня какой-то не такой... Ты здоров?
– Вполне. Все в порядке. – Он похлопал ее ладонью по колену.
– Так и будешь сидеть?
– Подышать вышел.
– Пошли в дом... Уже поздно.
– Иди, я сейчас.
– Уже все легли, Женя.
– Иду, – сказал он, обернувшись. – Уже иду.
Когда жена открывала дверь, из дома брызнуло ярким светом, и снова наступила темнота.
Евгений волновался.
Он всегда волновался, когда чувствовал, что приближается ЭТО. И сейчас он уже знал, что ложиться спать нет никакого смысла, ОНО уже близко. ОНО уже совсем рядом и, кто знает, кто знает, может быть, сидит рядом с ним на крыльце невидимым сгустком темноты, остановившимся ветром, облачком неизвестной никому энергии...
Да, ОНО действительно здесь, рядом, на крыльце. Евгений почувствовал, как в душе его нарастает какой-то подъем, радость, счастье. Оно уже захлестывало его, как река в половодье, и в нем, в этом счастье, тонули мелкие обиды, которые совсем недавно так удручали, угнетали его, тонули маленькие, мелкие чувства вроде желания что-то купить, что-то кому-то доказать, ему вдруг на какое-то мгновение стало стыдно за свое стремление казаться выше кого-то, умнее, достойнее, получить большую зарплату, сэкономить на покупке ненужной вещи... Воспоминания обо всем этом были мучительны, но они тут же исчезли, развеялись.
Евгений почувствовал себя выше всей этой суеты, он ощутил в себе всеобъемлющую доброту, великодушие, как-то разом вдруг простил мелких, пакостливых, завистливых людишек, которые, казалось, только тем и были заняты, чтобы испортить ему жизнь. Секретари и их начальники, вахтеры, контролеры- ревизоры, словно чувствуя его беззащитность, ежедневно набрасывались на него, как пираньи, во всеоружии своих прав и обязанностей.
Всех их он простил и не просто простил – он их понял, посочувствовал им. И знал в то же время, что если он кого-то ненавидит в жизни, то невозможно выразить свою ненависть сильнее, чем через доброжелательность и прощение. Он это знал, но эта мысль была где-то очень далеко, как бы даже и не в нем самом, а в ком-то другом, но и в том она была загнана в угол, завалена, задавлена и смята.
– Ты еще долго будешь там сидеть? – услышал он голос жены из распахнутого окна.
– Иду, – повторил Евгений в который раз и поднялся. Но пошел не в дом, а в темноту, к деревьям. Здесь, под тяжелыми ветвями, было совсем темно, и он пробирался на ощупь, неслышно ступая по мягкой вскопанной земле, присыпанной первыми опавшими листьями. Его рука наткнулась на теплый шершавый ствол, по лицу скользнули пыльные листья. Гулко упало на землю яблоко. Мимо невысокого забора прошли двое, и он затаился в листве, опасаясь, что его могут увидеть – ему не хотелось, чтобы его видели в этот момент, он почему-то был уверен, что тогда все может нарушиться и его состояние пропадет.
Вдруг он услышал, как у кого-то в большом доме на балконе хрипло заорал петух.
И словно только этого петушиного крика ему и не хватало. Теперь ему не нужно было о чем-то думать, сомневаться, опасаться последствий, мучиться собственными словами, невысказанными мыслями, жалостью и виной непонятно в чем, перед кем, его часто охватывало просто ощущение вины. Теперь Евгению нужно было только делать, только поступать, он хорошо знал, как дальше себя вести, потому что ЭТО с ним уже было не один раз.
Евгений, торопясь, суетливо снял туфли, быстро сдернул носки и впился босыми ступнями в теплую землю. И сразу же почувствовал, как пальцы его погружаются все глубже. Пальцы вытягивались, становились тоньше и уходили, уходили в глубь земли. А земля становилась более влажной, более прохладной. Так бывало с ним, когда он как-то был на море – стоило нырнуть в глубину, и вода сразу делалась холоднее, а возле самого дна даже обжигала холодными струями.
Он сладостно потянулся и понял, что в эти самые мгновения вытягивается все его тело, становится тоньше, длиннее, прочнее; зажмурив глаза, ощущал, как тело покрывается шершавой корой. Евгений поднял руки, и они потянулись, удлинились, начали ветвиться, из них появились свежие прохладные листочки. Это был болезненный момент, но боль была сладостной, какая бывает при расковыривании заживающей ранки. А когда налетел порыв ветра и Евгений услышал шелест листьев, он понял, что шелестят его листья, что это он гнется на ветру и тянется навстречу лунному свету. Ему приятно было чувствовать и понимать, что все его листья свежи, зелены, на них нет дневной пыли, поскольку появились они и распустились совсем недавно, а потому никакой ветер не сорвет сейчас ни единого его листочка.
Но так же ясно и даже с какой-то горечью он понимал, что уже к утру станет таким же деревом, как и все остальные вокруг, – с редкими желтыми листьями, которые можно сравнить с человеческой сединой. Да, скоро осень, листья облетят, и голые промерзлые его ветви будут черными прочерками торчать на фоне бестолковых громадных домов.
– Женя! – услышал он голос жены. – Женя! Ты где?
Его искали всю ночь.
Несколько раз кто-то из домочадцев проходил мимо него, касался его ствола, листьев, а он смотрел на все это с полным спокойствием, наслаждаясь своим новым состоянием, своим новым обликом. Иногда ему казалось, что даже лицо его можно было различить среди складок коры, взгляд можно было уловить, но в то же время понимал – нет, его уже нельзя было видеть.
Евгений шелестел на утреннем ветру листвой, перед самым рассветом, когда небо между домами начинало светлеть, пели птицы на его ветвях.
И он был счастлив. Ничто не нарушало этого его состояния – ни причитания жены, ни беспокойный говор родных, а приехавшие по вызову милиционеры только забавляли его – он уже был в другом мире, и там все было иначе. Проще, естественнее, добрее.
Потом, когда солнце уже должно было вот-вот показаться в просвет между домами, высоко в небе Евгений увидел белое облако, медленно наливающееся розовым светом – как зреющее яблоко. И ему нестерпимо захотелось туда, ввысь, к этому облаку, захотелось быть таким же легким, и там, в высоте, плыть, подчиняясь малейшему дуновению ветерка, и растворяться, исчезать в накаливающемся под солнцем небе.
И это произошло – Евгений почувствовал, как его ствол постепенно теряет жесткость, ощутил, как укорачиваются в земле его корни, растворяются в воздухе его ветви и листья.
Когда Евгений поднялся над крышей многоэтажного дома, его ослепили яркие лучи восходящего солнца, и тихий восторг наполнил все его зыбкое, полупрозрачное существо. Прошло совсем немного времени, и рядом с розовым облаком появилось еще одно, такое же легкое и невесомое.
И тогда ему захотелось как-то выразить свой восторг перед этим утром, закричать о нем на весь мир, чтобы этот его радостный крик услышали все вокруг, потому что люди, занятые своими будничными заботами, не видели золотистого утра, не видели светящегося тумана над большой рекой, не видели двух легких розовых облачков, повисших над городом. Восторг перед всем этим настолько переполнял Евгения, что он уже не мог сдерживаться...
И огненно-красный петух, оглушительно хлопая крыльями, из поднебесья опустился на забор и, упершись в растрескавшиеся доски крепкими чешуйчатыми ногами, закричал громко и хрипло, закричал навстречу солнцу, приветствуя солнце...
