Глава девятая
А потом пройдет много лет, ты будешь жить далеко от этих мест, и однажды утром, выглянув в окно, увидишь, что идет снег. Это будет даже не снег, а воспоминание о нем. Он тонким слоем покрывает карниз твоего дома, деревянную планку балкона, сквозь него проступают ребра жестяных листов на крыше соседнего дома. А внизу, брезгливо поднимая лапы, идет кошка по щиколотку в снегу. Визжат радостно дети, таская по двору санки, и тебе хорошо будет слышно, как скрежещут полозья, натыкаясь на торчащие из снега мерзлые комья земли. И, слушая этот скрежет, глядя на эту хилую зиму, ты вспоминаешь Синегорск — сказочный поселок среди заснеженных сопок. Сквозь снег просвечивает глубокая зелень елей, а домики на дне распадка, узкая быстрая речка кажутся игрушечными, будто вчера лишь сделанными для какого-то детского фильма. От каждого двора к главной улице через речку переброшены мостики — узкие, широкие, с аккуратными резными перилами, с обычными жердинами вместо перил, а там, где один берег выше другого, мостики сделаны с перепадами, со ступеньками, некоторые мостики крытые, и прихожая в доме начинается еще на противоположном берегу.
Над речкой наметены сугробы, и она течет где-то под снегом, иногда только вырываясь на свободу и бликуя темной чистой водой. Идет медленный крупный снег. Солнце только что село за сопки, и, хотя до вечера еще далеко, улицы, тени от деревьев, узкие распадки, уходящие извилистыми ущельями на запад, — все это уже насыщено синевой. Снежинки, пролетая над освещенным склоном сопки, кажутся ярко- розовыми, как пеликаний пух, а опускаясь и попадая в тень, становятся голубыми. И ты видишь, что слева от тебя идет голубой снег, а справа — розовый. Но вот снежная туча уходит в сторону, и над головой вдруг распахивается пропасть неба. Потом медленно наплывает еще одна туча, и снова начинает идти густой сине-розовый снегопад. И как в детском фильме: заснеженные крыши домов, сопки, ели с одной стороны синие, а с другой — розовые.
Положив подбородок на ладони, Левашов с бездумным вниманием смотрел на свечу, как капли стеарина рывками скользят по застывшим потекам, срываются на столик и быстро мутнеют, покрываясь мелкими морщинками.
Над головой привычно гудел буран, но сейчас он напоминал Левашову другой гул — подземный, который он слышал во время землетрясения на Урупе, когда казалось, что где-то глубоко под землей ворочаются громадные жернова, сотрясающие скалистый островок. В то время Левашов был в сопках, и вдруг тысячи уток с криками поднялись над озером. Подойдя ближе, он увидел, что озеро вспучилось и осело. Уровень воды опускался все ниже, ниже, и вот показалось влажное илистое дно. В крике уток слышалось чуть ли не изумление.
Оглянувшись, он увидел, как в полной тишине, с тихим шорохом на него шло море. Волна была высотой метра полтора, но какая-то всклокоченная, нетерпеливая. Левашов бросился вверх, на вершину сопки. Море не отставало. Несколько раз волна хватала его за ноги, но Левашов успевал сделать еще один отчаянный прыжок, еще один, еще... И когда, задыхаясь, он свалился у дерева, обхватив ствол руками, чтобы не смыло, не унесло в океан, волна, будто раздумывая остановилась в двух шагах, сникла, сразу потеряв силу и упругость, и начала отступать.
Он знал, что отдыхать нельзя — следующая волна может быть посильнее. Так и случилось. Когда он поднялся еще на полсотни метров, вторая волна все-таки догнала его, смяла, окатила щепками, грязью, вырванной травой, листьями...
До поселка он добрался к вечеру, и тут снова начались толчки. В здании маяка хлопали двери, сыпалась штукатурка, звенели разбитые окна, словно кто-то, громадный и неповоротливый, бегал по лестницам, сотрясая стены. И уж совсем жутко стало, когда замкнулись контакты и в полной темноте луч вдруг вспыхнул сам по себе, а сирена взревела жалобно и обреченно. К маяку боялись подходить, как к большому раненому зверю. По стенам маяка, как молнии, пробежали трещины, а он все ревел, будто звал на помощь. Иногда крик затихал, но опять вздрагивала земля, и маяк вскрикивал, как от боли.
Но главные события происходили в двухстах километрах восточнее Курил, на глубине десяти тысяч метров. Там грохнул взрыв, от которого, как эхо, пошла на остров волна, пошла свободно и безнаказанно. Когда цунами начинается с отлива, море, отступая, оставляет на суше тонны рыбы — легкую добычу мальчишек, которые, бесстрашно бегая между камнями, успевают собрать бьющих хвостами окуней, кальмаров, осьминогов и, завидев вздувшийся на поверхности воды вал, взбегают на возвышенность. Отступив, словно для того, чтобы набраться сил, море обрушивается на берег. И баржи оказываются в сопках, реки меняют русла, приливной волной лодки тащит против течения. Волна перетирает, уничтожает плантации моллюсков, и рыба уходит искать новую пищу, и гибнут от голода стада каланов, и долго еще валяются на берегу туши китов с переломанными костями...
Левашов уже не видел, как захлебнулась в стеарине и погасла свеча. Маленькое светлое цунами набегало на берег, лизало нагретые солнцем камешки, откатывалось, набегало снова... А он барахтался в этой волне, переворачивался на спину, и солнце слепило его яркими, теплыми лучами, и был он настолько легок, молод, счастлив, что уже не мог оказаться в том самом сне, где он ехал на велосипеде по узкой тропинке, а отец что-то кричал ему, радостно размахивая руками.
Конечно, Левашов понимал, что затея с проверкой документов вряд ли позволит ему тут же разоблачить преступника. Слишком это было бы легко. Так не бывает. Да и какой преступник, не имея документов, будет держать деньги при себе! Опять же трудно поверить в то, что грабители отправили деньги с человеком, у которого нет прописки. Нет, уж если они так тщательно подготовили ограбление, то и здесь надо ожидать такой же предусмотрительности. А что они предусмотреть не могли? Конечно, тайфун. Теперь их планы сорваны. Во всяком случае, в том, что касается сроков. И если деньги сейчас действительно в поезде, то доставщик должен быть в легкой панике. Ведь следствие идет, он понимает, что милиция в Южном не сидит сложа руки, он понимает, что как бы ни было продумано ограбление, следы они оставили по той простой причине, что не оставить их невозможно. И у милиции есть время поискать эти следы, сделать выводы и принять меры. Вполне возможно, на конечной станции его уже поджидают. Да, невеселое у него, должно быть, сейчас настроение.
Когда милиционеры подошли к седьмому вагону, уже весь состав знал, что у пассажиров проверяются документы. Одни молча приготовили паспорта, справки, пропуска, другие удивлялись, третьи откровенно посмеивались над незадачливыми милиционерами, вздумавшими устраивать проверку в занесенном поезде.
— Это чтобы злодей не убежал! — хохотал Виталий. — А то возьмет и убежит! Ищи его тогда в снегах!
— Проверяют — значит, надо, — рассудительно заметил Арнаутов. — Остров, пограничная зона... Зря вы посмешище устроили, нехорошо. Вот, прошу обратить внимание, — старик повернулся к милиционеру, — с тех пор как я получил бессрочный паспорт, здесь стоит только одна печать о прописке и одна — с места работы.
— Молодец, папаша! Так держать! — сказал Олег. — Зато мне скоро вкладыш придется брать. Скажите, а вкладыш в паспорт делается? — спросил Олег у милиционера.
— Обычно до вкладыша дело не доходит, — ответил Николай, возвращая паспорт Олегу. — Обычно новый выдается.
— Уж лучше потерял бы ты его, — сказал Арнаутов. — Десять рублей штраф, зато ни одной печати... Приличней все-таки.
— Аккуратней надо с документами обращаться, — строго сказал Николай. — Обложку купили бы, что ли...
— Потрепанным паспортом возмущаться нечего, — сказал Олег. — Им гордиться надо.
— Особенно если еще и морда потрепанная, — не удержался Виталий.
— А, — протянул Олег. — И ты здесь... Хорошо, что напомнил о себе, а то я уж забывать стал. Хожу все время и думаю — что-то мне сделать надо, а вот что — никак не мог вспомнить.
— А что сделать? — настороженно спросил Виталий.
— Одно небольшое воспитательное мероприятие.
— Смотри, осторожней воспитывай... А то один все тигров воспитывал.
