поступок вызван… Ну, скажем, семейными неурядицами, личной неприязнью… Да и вообще можете ничего не объяснять!
– Хорошо, я подумаю.
– Только не очень долго. У нас жесткие сроки. Прокуратура обязана своевременно откликаться на заявления граждан. Вы согласны со мной?
Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул – он не поспевал за этим человеком. Тот выливал на него такое количество слов, доводов, терминов, что переваривать все это, понимать, отвечать… Нет, у него так не получалось.
– Спокойной ночи, – заботливо проворковал Анцыферов. Наверно, с такой же вот заботой палач поправляет на плахе голову осужденного.
– Ну, до чего же ловкий! – воскликнул Николай почти восхищенно. – Ну, до чего же верткий! Не ухватишь ни за одно слово!
– Прокурор потому что, – пожала плечами Лариса. Николай не мог знать того, что осторожный Анцыферов все свои разговоры строил так, что будь они записаны, куда надо представлены, с пристрастием прослушаны… Никто не смог бы его ни в чем упрекнуть. Даже упрекнуть. И потому говорил так, что ни одна живая душа не нашла бы второго смысла, не уловила бы в его словах ни сговора с Голдобовым, ни запугиваний простого водителя. Все слова были выверены, произнесены с должной интонацией, в которой явственно звучало беспокойство о справедливости. И предупреждение сделал, и закон объяснил, и совет дал, как человек опытный, поднаторевший в правовых схватках.
– Как насобачился словами сучить! – продолжал зло восхищаться Николай. – Ухватить не за что! А по спине мурашки! Представляешь?! Он заботится обо мне, а у меня мурашки по спине! А мы все думаем, что бестолковые они, что дурью маются… Ни фига! Нашему Голдобову топать и топать до этого прокурора.
Лариса быстро взглянула на мужа, видимо, не согласившись с ним, хотела возразить, но промолчала.
– Коля, – она остановилась перед ним и в упор посмотрела ясными голубыми глазами. – Ты уж извини, но я больше не могу… Я с тобой лягу, ладно?
Николай неожиданно для себя обнял ее, поцеловал в высокую теплую шею, опустил лицо в распущенные волосы, всхлипнул, не выдержав напряжения последних дней.
– Конечно, – прошептал он. – Конечно…
– Не верь этим подонкам, Коля… Они приходят и уходят, а мы с тобой остаемся… Мы ведь все равно с тобой остаемся?
– Конечно…
– Они завязли, они крепко завязли… – Лариса вдруг почувствовала, что Николай весь напрягся. Осторожно высвободившись из его объятий, она увидела, что он с ужасом смотрит в окно. Обернувшись, Лариса успела заметить лишь мелькнувшее белесое пятно чьего-то лица.
Николай бросился в коридор, схватил приготовленный у двери топорик и, откинув щеколды замков, в одних носках выбежал из квартиры.
– Куда? – простонала Лариса. – Зачем? – И присела на стул, не в силах сделать ни шагу. Из распахнутой двери тянуло свежим воздухом, со двора доносились голоса, но сколько она ни прислушивалась, шума схватки не услышала. Это ее как-то утешило.
Николай пришел минут через пять. Молча бросил в угол топорик, снял перепачканные мокрые носки. Некоторое время рассматривал их, словно решая, как с ними поступить, потом отнес в ванную. Похоже, самые простые решения давались ему с трудом.
– Ну, что, – спросила Лариса. – Догнал?
– Ушел.
– Кто это был?
– Не знаю, не рассмотрел… Какая-то узкая тощая морда… А может, через стекло так показалось. Когда я обежал дом, он уже драпал через кусты. Там мотоцикл ждал за углом… Прыгнул на заднее сиденье и был таков. Еще шлем успел надеть, падаль патлатая!
– Какая падаль? – улыбнулась Лариса.
– Патлатая… – Николай с удивлением посмотрел на жену. – У него длинные волосы, почти до плеч… Надо же, выругался и вспомнил. Почаще ругаться надо.
– Может, случайный человек… Пьяный… Искал кого-то… А?
– Чего ж ему удирать? А мотоцикл с заведенным мотором? Нет, Лариса, все одно к одному, все одно к одному, – Николай подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, налил половину стакана и выпил. И остался стоять у кухонного столика, забыв поставить стакан на место. И только увидев протянутый Ларисой огурец, понял, что нужно чем-то закусить. А потом уже, поздним вечером, он замешкался, раздеваясь, не зная, куда бросить рубашку, и Лариса увидела громадный синяк на его предплечье.
– Господи, а это когда? – воскликнула она.
– Да уж несколько дней… Досталось маленько.
– Как?
– Как это бывает… Привязались трое, слово за слово… Вижу, что цепляются, повод ищут… Хорошо, успел руку подставить, удар хороший намечался… А когда увидели у меня в руке монтировку, так рванули врассыпную, что не знал, в кого запустить… Трусоватые они какие-то, а?
– Может, у них такая задача, – осторожно обронила Лариса, не глядя на мужа.
– Какая такая?
– Не доводить до крайности… Припугнуть… Так тоже бывает.
– Так-то оно так, а мне все равно достается.
– Бедный ты, бедный… Как же мне тебя утешить?
– Ложись. И утешишь. Может, хоть здесь у меня что-то получится.
– Здесь-то получиться, здесь и от меня кое-что зависит, – улыбнулась Лариса. И легкий озноб пробежал по его телу, как бывало всегда, когда он слышал этот ее ночной голос.
Убийство произошло утром.
И это было самым странным обстоятельством. К утру обычно страсти утихают, ненависть входит в привычные берега, а похмельные страдания располагают к чему угодно, но только не к убийству. Человек делается мягким, уступчивым и в поисках утешения готов припасть к любому плечу. Все было бы куда понятнее, случись убийство ночью, отпали бы многие загадки и недоумения, а мастера поиска и сыска сразу оказались бы в привычной своей колее. Ночью для них все проще, объяснимее – выпил лишнего, луна подействовала, телефон не отвечает, а вместо желанного голоса слышишь удручающие, безнадежные гудки, так похожие на прощальные… Ночью почти не бывает свидетелей. А если и найдется какой-нибудь подвыпивший, подзагулявший очевидец, то и доверия к нему немного, и убрать его нетрудно, если уж очень мешает. Да он и сам все это прекрасно понимает, потому помалкивает.
А утром люди приходят в себя, освобождаясь от тягостных неистовств, совладать с которыми ночью нет ни сил, ни желания, человека посещает здравость суждений или уж во всяком случае осторожность. Да и причины для того, чтобы отправить кого-то на тот свет, к утру попросту забываются, теряют злую свою убедительность.
После ночного дождя утро оказалось необыкновенно светлым – ни единого облачка на чистом, до синевы вымытом небе. Солнце сверкало в окнах, в оставшихся на асфальте лужах, на крышах легковушек. В утреннем воздухе далеко был слышен звон трамваев, редкие гудки машин, а шелест шин по влажным еще дорогам ощущался свежим и чистым.
Ночные страхи подзабылись, и Николай шагал к автобазе легко, размашисто, похлопывая по ноге свернутой газетой. Утром он не ожидал опасности и до середины дня обычно бывал спокоен. Что-то подсказывало ему, что в это время ничего с ним не случится. Только где-то в четыре, в пять часов он начинал оглядываться, старался быть среди людей.
Лариса проводила его до двери, а потом еще подошла к окну и помахала рукой в форточку, что случалось нечасто. Николай не мог видеть ее лица, и хорошо, что не видел. Скрытая отражениями в стекле и занавеской, Лариса плакала навзрыд. Вряд ли подозревая, что все произойдет именно в это утро, она гораздо лучше мужа знала людей, которым он бросил вызов. Получилось так, что весело машущая ладошка
