— Партийное руководство.
— А почему я?
Такой же вопрос возник и у Самарцева, когда Петелин, заглянувший по делам, в батальон, включился в обсуждение плана партийно-политической работы и предложил поручить беседу Кавацуку. Хабаров возразил: «Вы же знаете, что Кавацук не очень-то с сержантами ладит, не доверяет…» Петелин спокойно ответил, что знает, поэтому и рекомендует Кавацука: пускай задумается.
Разумеется, обо всем этом Кавацуку Самарцев не сказал и на его вопрос, почему именно ему поручается провести беседу, авторитетно заявил:
— Ты опытный командир, Тарас Акимович. Тебе, как говорится, и карты в руки.
— Это ты от себя или?.. — теперь уже вкрадчиво, без первоначальной холодности осведомился Кавацук.
— Комбат говорил, — слукавил Самарцев.
Кавацука это озадачило. Почему все-таки он, а не тот же Самарцев, к примеру? Конечно, услышать из уст командира батальона: ты опытный ротный — приятно. Непонятно только, почему комбат похвалил его после того, как на одном из недавних совещаний заявил, что он, капитан Кавацук, еще слабо опирается на сержантов. И вдруг его осенила мысль, простая ясная мысль, разрешившая все сомнения: «Да они воспитывают меня! Поэтому и поручение насчет сержантов дали, и об опытности говорили…» И как он сразу не разгадал столь нехитрую педагогическую уловку! «Развесил уши, расслюнявился от похвалы…» Собственные упреки ожесточили Тараса Акимовича: «Так, значит, решили меня воспитывать. Как нерадивого солдата, значит…»
Всякий интерес к беседе с сержантами мигом пропал. Ожесточившись, Кавацук насел на Самарцева: с ним, равным по положению, он не боялся говорить прямо.
— Выкладывай: под меня подкапываетесь?
Секретарь партийного бюро батальона в изумлении отпрянул от стола:
— Да ты что, Тарас Акимович? Обычное же партийное поручение, а ты… — И вдруг вспылил: — Раз поручают, значит, верят в тебя, а верят, потому что знают, на что ты горазд. Да ты сам своих возможностей не знаешь, прибедняешься… — Самарцев умолк, а потом продолжал уже миролюбиво: — Ты пойми: сколько глаз за каждым нашим шагом следят. И если мы сами будем как снеговики, не жди жару-пылу от подчиненных. А тут итоговое учение…
И Кавацук принял предложение парторга. Но не потому, что таким убедительным оказалось его разъяснение — «призывных» речей Тарас Акимович за свою жизнь наслушался эге сколько! — подействовала на него неподдельная горячность Самарцева, не утруждавшего себя в тот момент выбором благозвучных выражений.
Однако ни в тот день, ни после — когда он провел с сержантами не просто беседу, а целое занятие, — Тарас Акимович не мог избавиться от назойливой мысли: начальство им недовольно. Раньше Тарас Акимович этого как-то не ощущал. Всякое бывало — и ругали, и хвалили. Но тут почти одновременно с разных сторон навалились на него. На партийном бюро в разговоре о состоянии полевой выучки больше всех склоняли первую роту. После бюро комбат прямо пригрозил ему: если, дескать, ты и дальше будешь работать без подъема (какой еще «подъем» Хабарову нужен?), это будет вписано тебе в аттестацию. И вдобавок ко всему — партийное поручение насчет беседы с сержантами… Да, есть над чем задуматься, когда твое имя фигурирует… Даже то обстоятельство, что сейчас, в момент выдвижения батальона к Днепру, в одной машине с ним, командиром роты, ехал секретарь партийного бюро полка, лишь подтверждало: неспроста это. И как назло, рота в темноте немного отклонилась от маршрута и отстала.
И капитан Кавацук, чье спокойствие было притчей во языцех полковых остряков, стал нервничать. Он сознавал напряженность тактической обстановки и знал, чем грозит ему несвоевременное выполнение распоряжения комбата — к 6.00 выйти на рубеж развертывания. Тарас Акимович загадал: если он уложится в оставшееся время, значит, дальнейшая служба пойдет у него как надо. Он посмотрел на часы. Появилась надежда: уложится! Скосив взгляд на Петелина, Тарас Акимович с вызовом произнес про себя, ни к кому не адресуясь: «Вы еще увидите, как может работать капитан Кавацук, как будут работать у него взводные и отделенные. Сам не успокоюсь, но и другим не дам покоя. Вот увидите!» И сам того не замечая, он стал покрикивать на командиров взводов, а те — на механиков-водителей.
— Поспокойнее, Тарас Акимович, не повышайте голоса. Велите соблюдать установленную между машинами дистанцию, а сами ведите колонну. Еще опять свернете в суете куда-нибудь… — притронулся к руке Кавацука Петелин.
Беспокойный по натуре, капитан Петелин, когда требовалось, становился внешне хладнокровным и уже одним этим успокаивающе воздействовал на других.
Еще в бытность свою замполитом батальона он взял себе за правило не следовать за своим командиром неотлучной тенью, а большей частью находиться в подразделениях, с людьми. И как только в ходе «боя» где-нибудь усложнялась обстановка, Петелин — туда. Иногда сам Хабаров посылал его на трудные участки. Так было на одном из прошлогодних учений, когда третья рота в ходе наступления застряла перед высотой. Командир роты просил комбата сосредоточить по высоте огонь артиллерии, но Хабаров жестко ответил: обойдись своими средствами и немедленно догоняй батальон. Капитан Сошников, обиженный таким к себе отношением и взвинченный присутствием посредника, ломал голову: как быть? А время шло… Петелин, прибежавший в роту, очень спокойно, с добродушной усмешкой сказал Сошникову:
— Ну, Михаил Васильевич, у тебя — как в детской песенке: «На мосту два козла стукнулись рогами…» Я думал, высота с Эльбрус размером…
И одной фразой, скорее, ее тоном снял напряжение, и командир роты увидел, что лучше высоту обойти, ибо главное сейчас не высоту взять, а усилить батальон, чтобы не позволить «противнику» остановить его.
Павел пошел с ротой, но не рядом с командиром, который уже оправился от замешательства и уверенно руководил подразделением, а с солдатами. Хотел увидеться с каждым — люди устали, и ободряющее слово замполита было кстати. Ведь когда перед высотой произошла заминка и рота залегла, многие желали полежать подольше, хотя и сознавали опасность этого. Усталость диктовала свое наперекор сознанию. Однако отдохнуть не удалось, нужно было рваться вперед.
На том учении за Петелиным по пятам следовал корреспондент окружной газеты, собиравший материал для статьи о месте политработника в бою. Корреспонденту очень хотелось, чтобы в тот момент, когда обстановка потребовала выдвинуть роту броском вперед, замполит для воодушевления рассказал какой-нибудь фронтовой случай. Корреспондент представлял, как опишет этот эпизод учений и как выигрышно прозвучит в нем напоминание о боевом прошлом. Но Петелин занимал солдат какими-то пустячками, которые отнюдь не украсили бы газетную полосу: одного — зажила ли у него натертая нога, другого — сытно ли утром поел, третьего — написал ли домой про полученный знак отличника, четвертого — начал ли готовиться к поступлению в институт. И все в том же духе, переходя в ходе марша от одного солдата к другому. Солдаты заметно приободрились, однако корреспондент не был удовлетворен. Он испытывал зуд газетчика: как интереснее подать материал. Побуждаемый этим, он намекнул Петелину: неплохо бы в столь трудную минуту напомнить солдатам, как воевали их отцы и старшие братья. Петелин смутился, словно человек, разглядывавший себя в зеркале и вдруг заметивший, что за ним наблюдают. «Да, да, напомнить нужно, непременно, — поспешно согласился он, потрогал очки и деликатно возразил: — Но, видите ли, «бой» не закончен, и отвлекать людей… Где-нибудь на привале — другое дело…»
3
Первая рота успела выйти в срок на указанный ей рубеж. Батальон изготовился к броску через Днепр. Из-за уступа леса показались плавающие танки и расчлененным строем двинулись к реке. Хабаров поднял ракетницу и дважды выстрелил вверх. Две звездочки, огненно-розовые, как гранатовые зернышки, взлетели в синеву и, описав дугу, рассыпались на сотни искр. И тотчас бронетранспортеры батальона рванулись за танками.
