отказывался, я уговорил...
Крестов пояснил, что в магазинах они брали только мелкие товары: наручные часы, кулоны, серьги, бусы.
— Где находится выкраденное?
— У бабушки Куранова, в Приуральске.
— Точный адрес, место?
— На чердаке сарая, в старом кирзовом сапоге. Адрес не знаю, ночью были.
Арбузов вышел, но через пять минут возвратился, сказал Крестову:
— Куранов утверждает, что никакой бабушки у него нет, и из других магазинов, кроме Косых Бродов, он краж не совершал.
— Волоките его сюда! — Крестов вмиг стал неузнаваем. В глазах заметались злые отблески, смотрел он затравленно, исподлобья, от резких движений под ним скрипел стул.
Погодин позвонил по телефону, и вскоре Шорохов ввел хмурого Куранова. Крестов рывком повернулся на стуле, грубо сказал:
— Отдай, Крот! Все отдай! Ты что, захотел на моей хребтине проехать? Брали вместе, расплачивайся один Крест?
Куранов покорно опустил глаза в пол, не сказав ни слова.
Крестов мягко сказал:
— Меня закапканили намертво, Слава. Они все знают. Надо отдать, легче будет. Для нас с тобой же.
Эта неофициальная очная ставка, не занесенная в протокол, в Куранове все перевернула. На продолженном допросе он уже ничего не скрывал...
Шел десятый час вечера, когда машина с начальником милиции, следователем и задержанными ушла в районный центр. Проводив ее, Погодин сказал Колокольчикову:
— Ладно, Дима, иди отдыхай, выспись досыта.
— А вы?
— Позвоню Огородникову — и тоже на боковую.
— Домой разве не поедете?
— Нет. Ночую здесь. Поезд в Приуральск придет поздно. Хозяйку беспокоить не хочется, очень добрая старушка.
— Разве на частной квартире живете?
— На частной.
— Мне почему-то казалось — в своем доме, с родителями.
— Нет у меня родителей, я детдомовец.
— Как? — вырвалось у Колокольчикова, точно он ослышался.
Погодин грустно поглядел в большие глаза коллеги, уловил в расширенных зрачках удивление и смолк. Звонкая тишина короткими волнами закачалась в ушах.
— Извините, Николай Иванович... я не хотел...
— Плохо знаешь, Дима, детдомовцев, — задумчиво заговорил Погодин, растревоженный воспоминаниями. — В основном они очень честные, дружные, как моряки, душевные, хотя жизнь кинула их в жесткие условия, им не хватает родительской ласки. Оттого они иногда бывают замкнутые, порой грубоваты.
— У вас родители погибли в войну?
— До войны. Жили мы в деревне. Кругом — березовый лес, рядом — озеро. Место красивое. Осень в тот год стояла сырая, холодная. Мать ждала ребенка, но ходила на уборку картофеля. Простудилась. Ее, больную, увезли в роддом. Во время родов она умерла.
Лицо Погодина стало неподвижным, неторопливый голос ослаб. Колокольчиков слушал, не мигая.
— И врачи не спасли?
— Спасти было невозможно.
— Ну а ребенок остался жив?
— Отцу сказали: «Умер». Но так ли это — кто знает?
— Да-а.
— После этого отец затосковал, часами просиживал без движения. Люди уговорили — женился, привел моложе себя. Ночевала три ночи — ушла. Вторая, старше его, тоже не стала жить. Любовь его, мама, видимо, всю с собой взяла, не оставила другим женщинам.
— Да-а.
— Через год и отец умер. Спали мы на полатях. Проснулся я — на дворе светло. Он всегда вставал рано, а тут... Тормошу — не реагирует... Не помню, как перелез через него и пулей вылетел из дома, заорал на всю деревню. От слез задохнулся. Когда в дом сбежались люди, я забрался в амбар, закрылся на крючок, зажал рот ладонями... Потом услышал в ограде женские крики:
— Где Колька? Кольки нет!
— В лес, наверное, убежал — рядом! На березе повесится!
— Амбары проверьте! — Сорвали дверь с крючка, а я, как перепуганный мышонок, в углу сжался... Женщины заголосили, уговаривают. Кто-то прибежал с ведром воды и выплеснул на меня. Вот так я и осиротел.
— Да-а.
— На следующий год — война. Опекун уехал на фронт, а в ноябре сельский Совет решил отправить меня в детдом, там легче пережить войну. Помню, сел я в сани-розвальни на солому, завернулся в старый овчинный тулуп, тронулись. Вьюжило. На столбах провода выли. И сам я волчонком завыл.
Погодин с минуту молчал и не шевелился. Он налил из графина в граненый стакан воды, сделал два затяжных глотка.
— Вот так и расстался я с родной деревенькой.
— Детство незавидное. — Колокольчиков тяжело вздохнул. — А в милицию какая вас дорога привела.
— Случайность. Когда получал паспорт, пригласили в смежную комнату. За столом сидел человек в штатском. Оказалось, он хорошо знает мою жизнь. У меня — глаза на лоб. Потом незаметно втянулся в разговор. Он убедил, что мне понравится работа в милиции, и я согласился в оперотдел, к нему в отделение. Уже на улице он спросил: «Как поживает Анастасия Васильевна? Здорова ли?» (это хозяйка, у которой я остановился на квартире).
— Вы спросили, откуда ему так много известно о вас и о вашей хозяйке?
— Спросил. Он рассмеялся: «Так она же моя мать».
По лицу Погодина скользнула улыбка.
...Погодин заказал разговор с Огородниковым, устало провел ладонью по лицу.
Вскоре вызвали Огородникова.
— Валентин Андреевич? Погодин беспокоит...
— Ну как там у вас, получается что-нибудь?
— Все сделано. По Дымову — несчастный случай, преступления нет. Версия об убийстве отпала.
— Так! Хорошо. Как с кражей?
— Сегодня задержана группа Крестова.
— Результат?
— Признали кражи из четырех магазинов.
— Да? Из четырех, говоришь?
— Да.
— Молодец, Николай Иванович! — голос Огородникова подобрел, стал мягким, приятным. — Когда приедешь?
— Завтра. Много ценностей в Приуральске спрятано, надо изымать.
— Хорошо, Николай Иванович. Да! Кое в чем я раньше был не прав. Извини. Чувствую: ты на меня в обиде.
— Был. Сейчас нет.
