Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

«Еще минута-другая, и ее уже ничто не сможет спасти», – подумал я, испытывая к ней искреннее сочувствие.

Рыцарский кодекс чести не позволял мне бросить двух уже прилепившихся ко мне девиц, а потому я решил действовать так, как действовали бы в этой ситуации мои предки, ни разу не показавшие спину врагу и не сдавшие ни одной любовной схватки. Пусть наша родовая фамилия и Мюнхгаузены, что означает «монаший дом», однако женоненавистничеством наш род никогда не отличался (к тому же мне известны монахи, которые могут дать сто очков вперед любому записному любителю женских прелестей), и я, следуя славным традициям предков, прыгнул с обрыва, прижимая к себе двух обнаженных дев, которые отчаянно вскрикнули, но при этом лишь теснее прижались ко мне. Прыгая с обрыва с двумя девами, я, однако, не представлял себе, каким образом буду спасать несчастную утопленницу – ведь обе руки у меня были заняты. Но я даже не задумывался об этом – действовал по наитию и подчиняясь рыцарской природе. По наитию же пришло ко мне и решение сей трудной задачи. Впрочем, трудной она была бы для кого-то другого, но не для барона фон Мюнхгаузена, который соображал быстро и находил решения в самых немыслимых обстоятельствах.

Уходя под воду, я уже знал решение. Оно пришло логическим путем, простое, как арифметическое действие по сложению однозначных чисел. Если хватательные инструменты, которыми меня наделила природа, заняты, то остается воспользоваться тем, что остается. И потому, поднырнув с нужной стороны, я подцепил утопленницу тем органом, который у меня, к счастию, еще был не занят. Причем подцепил за то самое место, которое ему более всего и подходило по форме (о размерах умолчу, скажу лишь, что ответный орган, имеет, как известно, способность практически к неограниченному растяжению, а потому особых препятствий к осуществлению этого возникшего у меня по наитию плана я не встретил).

Утопленница, почувствовав мое вторжение, вздрогнула, а я, оттолкнувшись ногами ото дна теперь уже отягощенный (приятное отягощение) тремя девами, стал всплывать, и вскоре мы все оказались на берегу. Однако несостоявшаяся утопленница не изъявляла ни малейшего намерения выпускать своего спасителя, что даже вызвало некоторую ревность у двух других дев, которые полагали, что имеют право первоочередности.

Поначалу мне показалось, что спасенную одолевают судороги возвращения к жизни – такое иногда случается с утопленниками: когда они приходят в себя, на них находит корча, все тело дергается. Именно это и происходило со спасенной, но, приглядевшись, я понял, что причина ее корчи совершенно иная. Она еще не успела наглотаться воды и заглянуть в глаза смерти, когда попалась на мой спасительный крючок, ощутив который в своем лоне, снова загорелась желанием жить. Насаженная на мое естество, она всеми недрами своего тела пыталась объять его, ощутить его в полной мере, возвращаясь к жизни на волне сладострастия, которая есть самая высокая из волн, что подхватывает нас, вознося к поднебесным вершинам, на которых встречает нас Амур.

Ей удалось добиться желаемого достаточно быстро (не знаю уж, что было тому причиной – то ли нервическое состояние после пережитой и преодоленной готовности покончить с собой, то ли какие-то особенные свойства моего спасательного инструмента), к немалой радости двух других претенденток на мое внимание, которые поспешили испытать то же, что их восставшая из мертвых односельчанка, лежавшая теперь без сил, кои все без остатка были затрачены на получение наслаждения, ставшего стимулом ее возвращения к жизни.

Праздник Ивана Купалы сохранился в моей памяти по сей день, я вижу своим мысленным взором случившееся много лет назад так, будто это произошло только вчера, и благословляю тех дев, что давали наслаждение мне, не забывая и о собственных радостях.

Боевые уточки

Мое перо спешит дальше. Пропускаю, боясь не успеть, ряд приключений на дальнейшем моем пути до русской столицы, добравшись наконец до которой, я был шокирован представшим передо мной необычным зрелищем – по дороге навстречу мне мчалась карета, возница которой нахлестывал не только лошадей, но и попадавшихся на пути прохожих. Удары кнутом он сопровождал грозными криками:

– А ну, смерды, прочь с дороги! Не вишь, кто едет?!

Не зная местных обычаев, я прижался к обочине, уступая дорогу карете, которая, как мне удалось узнать в скором времени, принадлежала графу Бирону, фавориту императрицы Анны Иоанновны.

Я же поспешил к Его милости герцогу, на дворец которого мне указали местные жители.

В канцелярии герцога мне выразили неудовольствие моим якобы поздним появлением (хотя я ни одного дня не потерял даром – виной моего долгого пути были бескрайние просторы Российской империи) и сказали, чтобы я немедля отправился на приготовленную мне квартиру и безотлучно ждал вызова.

Я отправился по названному мне адресу и нашел там прелестную квартиру, отвечавшую самым изысканным требованиям. Я улегся на широкую кровать и беспробудно проспал пять дней – слишком много сил отнял у меня долгий и насыщенный приключениями путь.

Проснувшись, я принялся ждать.

Шли дни. Недели. Но вызова так и не было...

(От В. Протова: поскольку рукопись здесь обрывается, а архивные сведения об этом периоде жизни барона слишком скудны, мы можем лишь предполагать о петербургских похождениях барона фон Мюнхгаузена, но, зная его нрав, можно не сомневаться: его жизнь в столице была насыщена амурными и куртуазными похождениями, а не только охотой, вопреки утверждениям господ Распе и Бюргера, которые пишут, например, от имени барона: «Боюсь, господа, наскучить вам рассказами об образе правления, искусстве, науках и других достопримечательностях изумительной столицы России и еще менее хочу занимать вас повествованием о всяких интригах и веселых приключениях в обществе bontonа, где хозяйка дома имеет обыкновение приветствовать гостя рюмкой водки и поцелуем. Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам, а именно к лошадями собакам, большим любителем которых я был всегда, дале – к лисицам, волкам и медведям, а их, как и всякого другого зверья в России такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре...»

Дальнейший текст рукописи начинается с рассказа о похождениях барона в 1739 году на Русско-турецкой войне, куда он отправился, будучи уже поручиком Брауншвейгского кирасирского полка; видимо, барон все-таки дождался вызова в канцелярию герцога, планы которого относительно предполагавшегося пажеского статуса барона изменились. Впрочем, точнее будет сказать, что начинается эта часть рукописи с полуслова и с очередной отповеди заклятым врагам барона.)

...вратительных и жалких фальсификаторов истории. Ненавижу подлых лжецов, этих ослов от бумагомарания, спешащих лягнуть мертвого льва. Но они заблуждаются: лев далеко еще не мертв, спешу предупредить их уже я. Поостерегитесь, малоопрятные господа, иначе вы рискуете своими хребтами, которые могут быть переломлены одним ударом мощной лапы. Но эти любители подделать историю и оболгать порядочного человека не останавливаются ни перед каким негодяйством – даже страх наказания им нипочем. У них явно был какой-то осведомитель, иначе как бы они сочинили историю про двенадцать уток, подстреленных одним шомполом. Не было никаких уток! Были почтенные дамы, которых нанизал я вовсе не на шомпол, а...

Впрочем, обо всем по порядку. И пусть лгунам воздастся по делам их. Каждому... А мне пусть тоже воздадут должное. Я уверен – воздаст мне его сама История.

А теперь о том, как отозвалось мое первое приключение в России (читатель, конечно, помнит спасение мною дам из горящего здания) спустя всего год с лишком.

Наш полк по приказу Миниха вывели из Очакова, чтобы усилить армию, которая в начале июня перешла Днепр, а в конце августа нанесла поражение туркам при Ставучанах, чтобы впоследствии закрепиться в крепости Хотин.

Обстоятельства, однако, сложились так, что мы вынуждены были задержаться на какое-то время, не зная, отступят ли турки без боя или же попытаются помешать развитию нашего успеха. В этом состоянии неопределенности мы и пребывали некоторое время. Наконец разведка донесла, что турки все же собираются попытать счастия и предпринять атаку. Мы подготовились к обороне, так как эта тактика гарантировала нам минимальные потери.

И буквально за несколько часов до ожидаемой атаки случилась презабавнейшая история, о которой я сейчас и поведу речь.

Дело шло к вечеру. Мои кирасиры чистили оружие, точили сабли у костра. Я отдал приказ денщику