сопротивления на пути. Так, наверно, проникает в свою нору лис – сначала пригнувшись на лапах, а потом, попав в более широкие пространства, вставая в полный рост...
Да, уважаемый читатель, преодолев некую узость, этакие Дарданеллы, я оказался, в Средиземноморье, где вполне мог встать в полный рост. Я огляделся. Здесь было довольно светло, хотя я бы и не сравнил сию атмосферу с солнечным днем. Но свечи, о которой я подумал в начале моего предприятия, мне здесь не надобилось. Я находился на некоем подобии полянки, по краям которой росла то ли высокая трава, то ли кустарник. Еще дальше виднелись вроде бы деревья. И тут я с ужасом понял, что поиски моего перстня здесь будут делом совсем не простым. Кто искал иголку в стоге сена, тот поймет, что я имею в виду.
Однако девиз Мюнхгаузенов: «Никогда не терять надежду!», и потому я, опустившись на колени, принялся обшаривать поверхность того, на чем находился. Не могу сказать, была ли это травянистая дернина или что другое. Да меня это и не интересовало – я просто обшаривал сажень за саженью в поисках моей фамильной реликвии.
Могу сказать, что упорству моему мог бы позавидовать любой Сизиф, потому что задача передо мной стояла не менее тяжкая. Попробуйте проползать на коленях пространство полкового плаца, прощупать его до последнего дюйма, а не найдя ничего, оглянуться и увидеть, что поле поиска отнюдь не ограничивается означенным плацем, что вокруг – пространства необозримые, и на поиски, которые в результате вполне могут оказаться тщетными, может уйти вся жизнь.
Но я никогда не позволял отчаянию брать верх надо мной. Поднявшись на ноги, я направился вперед – то ли к рощице, то ли зарослям кустарника. Под ногами у меня слегка хлюпало, на основании чего я сделал вывод, что почвы тут болотистые. Воздух был теплый, даже слегка душноватый, с каким-то неприятным спертым запахом, от которого у меня свербело в носу.
Наконец я добрался до зарослей и едва успел в них войти, как увидел двух офицеров в гусарских ментиках. Они сидели с грустным видом прямо на болотистой травке, один из них курил чубук, а другой испуганно озирался.
– Господа, несказанно рад этой неожиданной встрече. Позвольте представиться: барон фон Мюнхгаузен, поручик кирасирского Брауншвейгского полка.
Они тоже назвались, после чего я спросил о цели их пребывания здесь.
Оба тяжело вздохнули, переглянулись, потом один из них – тот, что с чубуком, – посмотрел на меня.
– Видите ли, поручик, – сказал он, – мы тут ищем одного человека. Без него мы вернуться ну никак не можем.
– Если вернемся без него, полковник отправит нас на гауптвахту, – с тяжелым вздохом добавил другой.
– Это наш ротмистр, кого мы ищем, – уточнил первый, глядя на меня просящим взглядом, будто в моих силах было помочь ему в сем затруднительном положении. – Он вот уже три недели как пропал, а две – мы его здесь ищем.
Я развел руками.
– Господа, я сам в затруднительном положении и оказался здесь исключительно в силу неудачно сложившихся обстоятельств, а не по доброй воле. С трудом могу себе представить ситуацию, в которой кто-то в здравом уме и трезвой памяти мог бы отправиться в такое место. Но если в моих силах помочь вам, я буду рад оказать вам любую услугу. С другой стороны, если вы можете помочь мне, благодарность моя будет безмерна.
Они вопросительно посмотрели на меня.
– Господа, не видели ли вы здесь моего перстня? Это фамильная ценность, которая дорога мне. И я бы не хотел ее потерять.
– Перстня? – ухмыльнулся чубук. – Это все равно что искать рыбу в океане. – Он повел рукой, имея в виду бескрайность места нашего пребывания. – Да я вам скажу по секрету, любезный барон. Мы бы уж предпочли гауптвахту, да не знаем, как отсюда выбраться. Тут все так запутано. Мы то ли ходим кругами, то ли углубляемся куда-то. У меня даже начало возникать сомнение – тот ли вход мы выбрали, может, нужно было воспользоваться соседним. Может, наш ротмистр именно там и обретается? Вот вы, к примеру, вполне уверены, что погрузились туда, где находится ваша потеря? И куда вы собираетесь направить свои стопы далее? И знаете ли, как в конечном счете выбраться отсюда?
Его вопросы повергли меня в задумчивость. Я поначалу не обратил внимания на слова офицера: «Он вот уже три недели как пропал, а две – мы его здесь ищем», а тут они как обухом ударили меня по голове. Если они за две недели не смогли найти огромного ротмистра, то мои шансы найти маленький перстень были вообще ничтожны. К тому же и двух недель у меня не было. За мной в любую минуту мог явиться посыльный. Мало того, я впервые за все время моего пребывания здесь посмотрел на себя и увидел, что разгуливаю в одном исподнем. Впрочем, удивляться тут было нечему: я ведь никоим образом не рассчитывал столкнуться здесь с кем-либо.
Я в душе уже простился с перстнем, понимая, что его мог найти кто-нибудь и взять себе или же он мог попасть в такую складку местности, что его ни в жизни не найти. Конечно, если бы я догадался взять с собой моего коня, то возможностей у меня было бы поболе – я смог бы за считаные часы прочесать окрестности, но пешком...
– Что ж, господа, – сказал я, – не смею вас больше беспокоить, позвольте откланяться. – С этими словами я развернулся и пошел прочь, намеренно проигнорировав вопрос о том, куда я собираюсь направить свои стопы. Я знал, куда их направлю, но боялся создать толкучку в той стороне, а потому ушел от ответа.
В предусмотрительности мне не могли отказать даже мои враги. Не подвело меня это мое качество и на сей раз. Я, хоть и явился сюда в исподнем, но по какому-то наитию прихватил с собой мешочек с лесными орешками, который был привязан к бечеве, удерживающей на мне исподнее. Продвигаясь по этим немереным просторам, я через каждые десять шагов кидал орешек и теперь, хоть и не без труда, отыскал путь назад.
С трудностями я встретился и в «дарданеллах», которые не желали меня пропускать в обратную сторону, всячески препятствуя моему продвижению.
Я представил себе мышонка, который пытается вырваться из пасти проглотившей его гадюки, а та проталкивает его в себя кольцами своего естества. Не знаю, в какой мере справедливо мое сравнение с мышонком, но вот насчет гадюки у меня было твердое убеждение. По крайней мере в тот момент.
Наконец я все же выбрался наружу, чувствуя себя при этом преотвратительно – и не только из-за потери перстня. Вся атмосфера того места, в котором я пробыл некоторое время, видимо, никак не шла на пользу настроению. К тому же я был весь в какой-то пахучей жиже, а поскольку мне предстояло надеть мой мундир, от этого страдала и моя офицерская честь. Однако делать было нечего.
Я облачился в свою форму и с саблей на поясе почувствовал себя несколько увереннее.
Мне пора было уходить, но моя новая знакомая мирно похрапывала на кровати, а я считал себя не вправе уйти, не простившись.
– Мадам, – позвал ее я. Ответом мне был только еще более громкий храп. – Мадам! – чуть не крикнул я. Храп прекратился, и мадам, имя которой я уже успел забыть, устремила на меня взгляд своих голубых глаз. – Позвольте откланяться. Я полагаю, мой перстень будет достаточным вознаграждением за ваши услуги, а потому денег вам не предлагаю.
Мадам поднялась на кровати, протерла глаза и уставилась на меня недоуменным взором. Но барона Мюнхгаузена так просто не проведешь. Уж он-то знает, как умеют строить глазки женщины.
– Только не делайте вида, милая, что не понимаете, о чем идет речь. Вы все прекрасно знаете.
Наконец ее взор обрел более осмысленное выражение.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь. Как офицер и порядочный человек вы должны расплатиться со мной по тарифу. За три часа предоставленных услуг. По пяти копеек за час.
От такой наглости у меня перехватило дыхание. Мало того, что цена была явно завышена и я лишился фамильной ценности, меня еще и пытались выставить непорядочным человеком!
Вынести этого я не мог. Достав из кошелька три пятака, я бросил их на стол и со словами: «Подавитесь, сударыня» вышел вон, хлопнув дверью. Я зарекся на будущее связываться с дамами слишком уж легкого поведения – от них, помимо удовольствия, можно получить еще бог знает что и лишиться последнего.
