Все взрослые, услышав эти слова, рассмеялись.
– Беги в сад, озорница, – сказала ее матушка. – Видали вы ее – от горшка два вершка, а уже о женихах думает.
Потом, когда мы сидели с Его милостью Христианом Августом в саду и беседовали о першпективах прусско-российских отношений, я вдруг почувствовал, будто что-то ударило по моему металлическому нагруднику, словно желудь упал с дуба. Однако дубов поблизости, да и вообще каких-либо других деревьев не было. Я было подумал, что мне показалось, как вдруг новый стук – словно птичка клюнула. Я присмотрелся – вижу, в кустах сидит Фикхен, во рту у нее духовая трубочка, и стреляет она из нее в меня ягодами то ли бузины, то ли рябины.
Вид проказливой девчонки вызвал у меня приступ смеха, а она, поняв, что обнаружена, выскочила из кустов и умчалась прочь. Кто же мог знать тогда, что это не я, а моя судьба подсмеивается надо мной.
В следующий раз я увидел Фикхен через шесть лет – в 1744 году, в городе Риге. Теперь пришло время рассказать моему терпеливому читателю о подробностях того важного события, участником и свидетелем которого я был, ради которого я и приехал в этот город на окраине России.
Фикхен просит покровительства
Императрица Елизавета Петровна, озабоченная государственными мыслями о продолжении династии и будучи бездетной, назначила престолонаследником своего племянника, урожденного Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готорпского, сына Анны Петровны, родной сестры императрицы, и внука Петра Великого. Теперь императрица вознамерилась женить Карла Петера, а иначе просто Петра.
Невесту подбирали долго и тщательно и остановили выбор на Софии Фредерике Августе Ангальт- Цербстской, которой к тому времени исполнилось пятнадцать лет – возраст для замужества вполне подходящий. Встреча будущей жены российского императора и была поручена мне – я должен был почетным караулом моих молодцов-кирасир приветствовать прибывших. София Фредерика ехала со своей матушкой.
И вот, как знает уже читатель, встреча состоялась, я исполнил свою миссию, передал Фикхен и ее матушку в надежные руки сопровождающих, а сам в волнении отправился ожидать нового приказа от Ее величества.
«Чем же было вызвано мое волнение?» – спросит любопытный читатель.
Что ж, не буду скрывать.
Хотя мое сердце уже и принадлежало Якобине, было оно, мое сердце, столь велико, что в нем вполне могло найтись место и еще для кого-нибудь. И нашлось. Едва увидев Фикхен, я тут же понял, что ее юное личико не оставит меня равнодушным – невинный взгляд голубых глаз глубоко проник в мою душу.
Но кто был я – и кто она? Милостью императрицы очаровательная Фикхен была вознесена на высоты, для меня недосягаемые.
Впрочем, не нашлось пока еще таких крепостей, которые не мог бы взять барон фон Мюнхгаузен, и хотя и раненный стрелой Амура прямо в сердце, я не оставлял надежду, что счастие еще мне улыбнется.
Мне хотелось поскорее отправиться в столицу, но приказ о моем возвращении все задерживался, и я со своими кирасирами вернулся в Петербург лишь осенью 1745 года.
По приезду я узнал, что столица еще не отошла от празднеств в честь бракосочетания великого князя и Софии Фредерики, которую, впрочем, теперь звали Екатериной.
Я, конечно, ждал этой новости, но не могу сказать, что у меня не екнуло сердце, когда мой знакомый поручик в ответ на вопрос, почему в столице фейерверки и флаги на всех присутственных местах, сообщил мне, что причина тому – венчание наследника Петра Федоровича и немецкой принцесски, окрещенной ныне Екатериной. Венчание состоялось в сентябре, но праздники еще продолжались – вино лилось рекой, императрица по такому случаю устраивала бесплатные пиры для горожан и по вечерам – фейерверки.
«Ну что ж, – подумал я, – теперь больше нет никакой Фикхен, теперь Ее высочество зовется Екатерина». Никто тогда и помыслить не мог, что пройдет время, и к этому имени добавится скромное и вполне заслуженное «Великая».
Та самая девочка, которая обстреливала меня бузиной в саду Штеттинского замка...
На следующий день императрица задавала очередной бал, до коих она была большая охотница. И я, конечно же, был среди приглашенных – заслуги барона фон Мюнхгаузена перед короной не остались незамеченными.
Я явился в Зимний дворец, сверкавший всеми своими окнами, и был поражен обстановкой веселья и праздника. Однако не все присутствующие были веселы и довольны. Как это ни странно, хотя виновник торжества и чувствовал себя, судя по всему, великолепно, но вот виновница...
Как ни пыталась она скрыть свое дурное настроение, те, кто знали ее раньше, не могли не заметить, что с маленькой Фикхен, ах, простите, с Ее высочеством великой княжной, не все в порядке. Она сидела рядом с мужем, недовольно оглядывая танцующих, и участия в танцах не принимала, хотя ведущей парой в котильоне была сама императрица с графом Воронцовым.
Я протиснулся поближе к месту, где восседала Ее высочество, стараясь попасться ей на глаза, что мне в конечном счете и удалось. И к моей радости, выражение лица ее переменилось, глаза вспыхнули, она чуть повела головой, словно приглашая меня подойти поближе, что я и сделал. И тут она словно опять превратилась в озорную девчонку, которую я видел когда-то в Штеттине. Она соскочила со своего места, подошла ко мне, взяла за руку, и мы присоединились к котильону. Великий князь проводил молодую жену безразличным взором и продолжил разговор с одним из своих приближенных.
Танцы никогда не были моей сильной стороной – я рубака, охотник и любовник и, хотя почитаю куртуазные традиции рыцарства, к танцам с детства не питал склонности. Однако в тот вечер у меня словно выросли крылья, правда, я был вынужден сдерживать свой полет, потому что на мою визави в танце были устремлены сотни глаз. Столько же ушей было направлено в нашу сторону. Однако она успела шепнуть мне одними губами:
– Нам нужно встретиться. Приходите завтра в полдень в Летний сад.
Я не стал задерживаться на балу. Когда завершился танец, я нашел повод исчезнуть, подогреваемый любопытством и нетерпением. Будь у меня возможность, я бы подгонял время плеткой, как моего коня, чтобы поскорее наступил полдень следующего дня. Но время, как назло, тянулось медленно. А когда я улегся спать в своей квартире, сон долго не приходил. Перед моим мысленным взором возникали то замок в Штеттине, то озорная девчонка с трубкой, то юная дева в карете в заснеженной Риге.
Наконец я уснул, а на следующее утро загодя явился в Летний сад и принялся прохаживаться по усеянным пожухлой листвой аллеям в ожидании великой княжны.
Наконец к воротам у Фонтанки подъехала золоченая карета, с облучка спрыгнул лакей и распахнул дверцу. Великая княжна уже не выпрыгнула, как прежде, а величественно вышла из кареты и направилась в сад, сделав лакею знак, что в его обществе она более не нуждается.
Обойдя пруд у входа, она повела взглядом и, наконец увидев меня, двинулась в мою сторону. Я хотел было устремиться ей навстречу, но сдержал этот порыв – дождался, когда она сама подойдет ко мне, поклонился и сказал:
– Ваше высочество...
– Ах, оставьте, барон! Давайте без церемоний. Мы знакомы с вами сто лет. И уж коли вы когда-то называли меня Фикхен, то пусть так оно и останется.
Сегодня она не в пример вчерашнему выглядела куда как веселее и оживленнее. Мы бок о бок двинулись по аллее – она шагала короткими, хотя и резвыми шагами, а потому мне приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от нее.
– Поздравляю вас с браком, моя милая Фикхен, – сказал я.
Она обожгла меня таким взглядом, что я готов был проглотить свой язык – черт меня дернул с моими поздравлениями!
– Есть с чем поздравлять! Дома я была дочерью хоть и нищего, но владетельного князя, пусть и на службе прусского короля. А здесь я никто. Жена при калеке-муже, который и пикнуть не смеет – настолько запуган императрицей.
– Калеке? – недоуменно переспросил я. – Мне великий князь не показался...
– Ах, барон, уж я-то знаю, о чем говорю. Вы что-нибудь слышали о мужских болезнях? – Я отрицательно
