дела. Муж от меня вскоре ушел, и осталась я, Серега, одна. Нет, конечно, всякие приходящие у меня были. Ну, да это так – пришел да ушел. Так что я тоже поблудила в этой жизни, Серега.
– Извини, – сказал вдруг Сергей. – Мы в молодости редко понимаем, что делаем. Наверно, я виноват перед тобой.
– Только ли передо мной, блудливый Серега? А сколько у тебя еще было таких?… Да ты всех и не помнишь… Хотя я ведь тоже всех не помню. Но кое-что в памяти остается. Должно оставаться. Вот ты от меня тогда ушел, а к кому – не помнишь? Неужели совсем не помнишь? Ну, напряги память-то.
Он никак не мог взять в толк, чего нужно от него этой женщине. Сказать ему, что он испортил ей жизнь? Ну так ведь она уже сказала, и он чувствует себя виноватым. Хотя собственно в чем? Сообщить ему, что она его ненавидит? Ну, это и так ясно – ее глаза говорят об этом лучше всяких слов. Что дальше? Какие еще воспоминания двадцатилетней давности – у него хватает и сегодняшних.
– Да, Серега, все-то ты забыл. И Маньку забыл. А хорошая была девка – блондинка такая пепельная, не искусственная – настоящая. – Она помолчала, потом добавила: – А теперь такая же, как я, старуха. – И после паузы: – Мы же тут все про всех знаем – городок небольшой, все на виду. Кто с кем, да как, да где. Вот она тогда, после твоего отъезда, не в пример мне, аборта не сделала. А может, следовало бы, может, оно и лучше было бы теперь…
У него вдруг так защемило сердце, что он невольно потянулся рукой к тому месту, где оно давало о себе знать в его груди. Что-то страшное вползало в его жизнь с этими словами.
– Вот-вот, я и говорю, может, оно и лучше было бы.
Он еще не знал, что должно произойти, но предчувствовал, что эта встреча с бывшей любовницей станет для него разрушительной – столько яда было в ее лице, столько скрытого, хотя и не без горечи, торжества; пусть и через двадцать лет, но я тебе отомщу за мою загубленную жизнь, – говорила маска на ее лице.
– И как только она тебя нашла? Вроде и не заглядывала сюда давно, шлялась где-то по другим местам. А тут, на тебе – заявилась. Очень кстати. Не знаю, может, кто специально подстроил, позвонил, подсказал, мол, клиент богатый появился, можно заработать. Ты как думаешь, могло такое быть? – Она лукаво подмигнула ему. – У нас ведь тут с клиентурой не очень, все больше мелочь всякая, а у них командировочных и на водку-то не хватает. А кто же с ними за бесплатно станет спать? Вот и решил кто-то девчонке услужить. А ты и рад. Мимо тебя разве какая пройдет – ты ведь ни одной юбки прежде не пропускал? Так мать-то ее вспомнил – Маньку, блондиночку, а?
– Что ты хочешь этим сказать? – голос Сергея дрогнул.
– А вот то и хочу. Не сделала Манька тогда аборта, а ты через двадцать лет на готовенькое явился.
– Врешь ты все, тварь! – Сергей не скрывал отвращения. – Хочешь меня побольнее укусить. Не верю я тебе, ни одному слову. – Он уже поверил всем ее словам, но цеплялся – утопающий – за какие-то последние соломинки: может, удержат его на плаву, хотя и понимал, что ни соломинки, ни спасательные круги ему уже не помогут.
– А какой мне резон врать? Подумаешь – укусить его. Да ты сам себя укусил. Уж и не знаю, как ты после такого укуса…
– Знаешь что, – сказал Сергей, которого вдруг обуяла дикая ненависть к этой женщине, – катись-ка ты отсюда, пока я тебя не спустил с лестницы. – Это была его последняя попытка вернуть жизнь в нормальное русло, последняя его вспышка. Больше ни сил, ни желания бороться у него не было. Да и эта, последняя, была следствием какой-то инерции сопротивления – бенгальский огонь, перед тем как погаснуть совсем, вспыхивает на мгновение яркими брызгами искр.
– Ах, вот ты как – с лестницы! Смотри, не ошибись – ты думаешь, меня можно безнаказанно с лестницы спустить? – Голос у нее звенел от гнева. – Да ты знаешь, куда тебя самого после это спустят? Вот то-то и оно. – Она немного сбавила тон, успокоилась. – А чтобы у тебя сомнений не оставалось, я тебе скажу еще кое-что, глупый. Впрочем, не ты глупый, все вы мужики глупые. Глаза у вас в жопе, видят совсем не то, что нужно. Не то, что у нас – женщин. Раз поглядела – и на всю жизнь. Я твою матушку сколько видела? Час? А ты-то всю жизнь при ней прожил. Неужели не помнишь родинку у нее на шее – ведь точно, как у Танечки, на том же самом месте. Видать, это у вас семейное, по женской линии передается. Ну что, еще не веришь? – Она поднялась. – А не веришь, ну и бог с тобой. Мне-то что за дело. Можешь ее еще к себе пригласить. Она тебе вроде сильно понравилась.
Сергей вдруг как живую увидел перед собой мать – властную, когда-то красивую женщину с гордо посаженной головой на высокой шее. Увидел и родинку – точно там, чуть ниже уха. Матери не нравилась эта метка, и потому она нередко носила косынки, высоко закутывая в них шею.
Он сидел, опустив в стол голову, а мегера теперь смотрела на него сверху вниз – презрительно, надменно. И тогда он убитым голосом, принимая всю свалившуюся на него тяжесть, сказал:
– Ну, хорошо – мне ты отомстила, я дал тебе для этого основания. Но девочка чем перед тобой провинилась? Ее-то ты за что?…
– Девочка?! – воскликнула она. – Шлюха – твоя девочка. Какая ей разница – мужиком больше, мужиком меньше. Да если бы она и узнала, кто ты такой, то и тогда бровью бы не повела. Подумаешь… Кстати, ты знаешь, как они называют таких, как ты? Папик. И трахаются с папиками напропалую – лишь бы деньги платили. А заплатят побольше, то и с конем будут трахаться. Им все равно. – Она помолчала немного. – А потом я тут ни при чем – ты сам ее подцепил, блядун проклятый. Не я же, в самом деле, тебе ее в постель уложила.
Она вышла, так хлопнув дверью, словно он и без того уже не был убит, и нужно было нанести ему удар милосердия.
Он не сомкнул глаз до самого утра – сидел, тупо уставившись перед собой. Он временами почти и не думал ни о чем, просто погружался в это отчаяние. Ему казалось, что тяжесть, обрушившаяся на него, ему не по силам, что лучший выход – связать два ремня, закрепить их вон на том тройнике, разводящем по комнате отопительные трубы, сунуть голову в петлю и вся недолга. Он даже примерился было: встал на стул у стены и посмотрел, хватит ли длины ремней. Но, в конечном счете, он отмел этот вариант как малоэстетичный и слишком уж окончательный. Однако ничего другого в голову ему не приходило, а потому он в середине ночи спустился вниз и уломал дежурную (все было закрыто) достать ему бутылку коньяка. Ее, видимо, убедили не столько деньги, сколько вид клиента, который был похож на наркомана в ломке – не дай ему дозу, так гостиницу разнесет.
Коньяк оказался наилучшим выходом. Он унес его в страну, где любые трагедии казались делом смешным и пустяшным, где легко разрубались самые запутанные жизненные узлы, где кто-то – то ли черт, то ли ангел, наделенный властью управлять судьбами людей, – подошел к нему и сказал: «Все это можно исправить, если хочешь. Отмотать назад и сделать так, что ты не встретишь девочку, не уложишь ее к себе в постель, ничего этого не будет. Хочешь?» Сергей пустил в незваного гостя бутылкой из-под коньяка и проснулся, разбуженный звонком.
Он долго не мог сообразить, кто ему звонит среди ночи, но потом понял, что уже давно не ночь, а звонит ему Витька, который ждал его к двенадцати в одном из властных городских кабинетов. Сергей извинился, сказал, что приболел и на сегодня все дела отменяются. На том конце провода раздалось что-то вроде смешка, потом Витька сказал: «Ну, давай, поправляйся», – и повесил трубку.
Он поправлялся целый день, поддерживая себя слегка на взводе, на том самом градусе, который позволяет не воспарять туда, где глубины морей не доходят до колена, и в то же время не тонуть на мелководье, хотя вряд ли его ситуация могла быть отнесена в разряд мелководья.
Около половины восьмого он нетвердой походкой спустился в ресторан, оглядел столики – Танечки не было. Есть ему не хотелось, – его слегка мутило, а при мысли о еде тошнота подступала к горлу, – и он вышел на улицу, прошелся трусцой туда-сюда, вернулся в гостиницу и, преодолевая себя, подошел к конторке мегеры.
– Мне нужно ее видеть, – с места в карьер сказал он.
– А я-то тут при чем, тебе нужно – ты и видь.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты ведь можешь ей позвонить, позвать…
– Ничего я не могу. Она сама себе голова. Захочет – придет. Не захочет – не придет. – Мегера погрузилась в свой компьютер, давая понять, что разговор закончен.
