Оксана оказалась довольно цепкой девицей. Еще недели через три она сообщила ему, что беременна (пакетики с резинкой были тогда не в чести, а СПИД еще оставался далекой страшилкой, каравшей лишь развращенный Запад), и он категорически заявил, что она должна избавиться от ребенка. Нет, он, конечно, не настаивал, просто сказал, что если она хочет сохранить отношения, то должна сделать аборт. Она повиновалась. Отношения все равно не сохранились. Они расстались окончательно через месяц после ее знакомства с гинекологическим креслом. Потом у него были еще девчонки, собственно, знакомство с одной из них, кажется, и ускорило их разрыв с Оксаной. А потом он уехал. Думал, что навсегда, но вот судьба снова привела его в этот городок…
Неужели их отношения оставили столько горечи в ее душе, что она до сих пор не может ему простить того разрыва. Ведь двадцать лет прошло. Он вот с трудом вспомнил перипетии их далекого романа, а она все лелеет старые болячки, ковыряет их – пусть незаживающими язвами остаются на теле. Странная женщина. Судя по ее поведению, она будет рада малейшей возможности насолить ему, потому что его неприятности – бальзам для ее сердца. Неужели и в самом деле это она подсунула ему девочку. Зачем? Что ей за выгода? Впрочем, выгода есть и вполне, по здешним меркам, ощутимая. Ну да если и подсунула, ему все равно – пусть получает свою долю дохода с бизнеса его девочки и других. Это не его дело, какие тут между ними отношения.
И следующий день он провел в лихорадочном ожидании. Проходя по вестибюлю гостиницы, он отводил взгляд в сторону от того угла, где восседала мегера. В семь часов он снова был на своем посту в ресторане. Неужели она опять не придет? Он даже подумывал – не пасть ли ему на колени перед мегерой, не предложить ли «тысчонку», а то и другую, ей прямиком, без посредников. Только пусть пришлет ему девочку.
Мегера ли прислала ее, или сама девочка, почувствовав его крайнюю нужду, пришла – его это не волновало, когда он увидел ее в дверях ресторана. Она обвела взглядом столики и пошла, но совсем не к нему, а в дальний угол, где расположилась компания двух мужиков таких же, как он, средних лет. Сердце у него оборвалось, когда она присела за их столик и завела с ними какой-то разговор. Он смотрел безумными глазами на нее, на ее собеседников, наливавших себе в граненые стопки очередную порцию водки. Все его нутро протестовало, готово было криком закричать при виде этой несправедливости по отношению к нему, который так ее ждал.
Может быть, она услышала его немые крики, потому что, сказав что-то мужикам, встала, снова обвела ресторан взглядом в поисках кого-то… «Неужели не меня?! – вопрошало его тоскующее сердце. – Меня! Меня!» – радостно запело оно, когда она, поймав его взгляд, направилась к его столику с той же своей загадочной полуулыбкой на лице.
Он, сдерживая нетерпение, отодвинул для нее стул, приглашая сесть. Девочка села, закинула ногу на ногу. Юбка у нее сегодня была на целую ладонь выше колена, и, когда она опустилась на стул на некотором удалении от стола, он мог созерцать ее ноги во всей их соблазнительной красе.
Вкусы у нее за прошедшие дни не изменились – кофе и коньячок по-прежнему пользовались ее расположением. Он хотел было спросить, что это за дядьки, с которым она только что беседовала, но сдержался – не его это дело. Его дело как можно скорее увести ее к себе в номер. Он уже представлял себе, как все это будет у них в этот раз. Торопя события, он попросил официанта принести ему бутылку коньяка и фруктов – «с собой». Девочка улыбнулась, услышав его заказ.
– Нет-нет, – сказала она, – я сегодня не смогу.
Что-что? Как это она не сможет? Что значит – не сможет? Что это такое – не сможет? Она хоть понимает, что говорит? Она хоть понимает, что значит для него это ее «не смогу».
Вслух же он сказал:
– Что-нибудь случилось?
– Нет-нет. Просто я не могу.
Он понимал, что требовать, просить, задавать вопросы – нелепо и глупо. Какое он имеет право задавать ей вопросы? Он покупатель – она продавец. Если продавец говорит, что товар по каким-то причинам не завезли, то смешно требовать каких-то объяснений. Он пытался говорить шутливым тоном – давалось ему это с трудом.
– Жаль. А я уж губы раскатал. Где же ты пропадала эти дни?
– Не могла, – ее ответы не отличались разнообразием.
– Когда же мне тебя ждать? Завтра сможешь?
Она задумалась на секунду, словно прикидывая что-то, потом сказала:
– Наверно. Но точно еще не знаю.
«Черт! – сказал он про себя. – Что же это я, идиот, мучаю девчонку вопросами – все и так ясно, как божий день, она уже и без того все сказала, почему не может». И он снова вдруг испытал приступ нежности к ней – разделяя с ней знание о тайных и интимных подробностях функционирования ее организма, он словно бы становился ближе к ней. Для него
– У тебя есть телефон? – спросил он.
– Нет, – ответила она.
Врет или правда? Черт их знает, как они тут живут в этой глуши. Может, и в самом деле обходятся без телефона. Хотя, скорее всего, телефон у нее все же есть, просто она не хочет его давать. Профессиональная техника безопасности – не давай клиентам номер своего телефона.
– Ну, хорошо, нет, так нет. Но тогда я хочу договориться с тобой определенно. Я хочу знать, когда ты придешь, и буду ждать тебя. Завтра в половине восьмого. Ты придешь?
– Хорошо, – ответила она.
Господи, если бы она знала, в какую пучину погрузила его своим «не могу». Они простились не прежде, чем он заручился ее обещанием непременно (непременно!) прийти завтра, даже если она опять не сможет. У себя в номере он думал об одном – убить поскорее время, чтобы наступило это завтра.
С этой мыслью он прожил и следующий день. Курьерской почтой из Питера прислали два десятка огромных рекламных постеров их компании. Постеры в тот же день были расклеены на щитах с ошарашивающим для местных жителей известием: «Вы нас давно ждали. Потерпите еще немного. Мы уже идем!» За делами день прошел почти незаметно, правда, время от времени он ловил себя на том, что мыслями находится где-то далеко от того места, где пребывает его физическое тело. Даже Витька сказал ему: «Ты часом не заболел, старик?» Старик и в самом деле болел. У него была любовная лихорадка, а лекарства он не получал вот уже четвертый день. («Любовная? – вопрошал его внутренний оппонент. – Смотрите-ка на него – влюбился в уличную девку».)
Настал вечер. Он за пятнадцать минут да назначенного времени спустился вниз и вышел на улицу. Свежий воздух – конец августа здесь уже почти не лето, вспомнил он – взбодрил его, напряжение, в котором он пребывал чуть не весь день, немного его отпустило. Он прошелся неторопливой походкой, словно бы охолаживая себя, по тротуару в сторону центра, потом вернулся назад. «Может, она уже ждет его?» – спрашивал он себя. Вот сейчас он войдет в зал ресторана и увидит ее…
Он ее не увидел. Ее не было. Он уселся за свой столик – у него уже был здесь свой столик – и в тот момент, когда официант подошел к нему с угодливым блокнотом и карандашом в руке, она (наконец-то!) появилась в дверях. Он махнул ей рукой, подзывая подойти. Она подошла неторопливой походкой. Он спросил, будет ли она есть, она пожала плечами, словно сомневаясь. Потом сказала, что нет, не будет. «Что ж, придется заняться любовью на голодный желудок», – подумал он, отослал официанта и сам набрал в буфете то, что, как ему казалось, могло им понадобиться и, взяв девочку за руку, повел за собой.
Мегера в вестибюле кивнула им с каменным лицом, девочка вроде бы ответила – так ему показалось, а он, не выпуская ее руку, ускорил шаг.
Когда за ними закрылась дверь, когда щелкнул замок, он, отпустив полиэтиленовый мешок с купленной им внизу снедью, – тот с тупым звуком шлепнулся на пол – обнял девочку, притянул ее к себе и крепко прижал, чтобы она почувствовала, как велика его жажда.
А она, уткнувшись в его желание, издала какой-то невнятный щенячий звук, потом торопливо отстранилась и направила свои стопы в ванну. На сей раз он не терял времени – сорвал с кровати
