Голубой ангел

– Я еще подумала, что если бы профессор Свенсон был – ну, не знаю, – обычным парнем и я бы узнала, что он взял в библиотеке мои стихи, я бы решила, что нравлюсь ему.

Если бы профессор Свенсон был обычным парнем? А с чего это она взяла, что человек, берущий в библиотеке книгу, проявляет тем самым сексуальный интерес? Да, конечно, в чтении чужого произведения есть нечто сексуальное: это интимное общение с автором. Однако можно же читать… к примеру, Гертруду Стайн, и это вовсе не значит, что она тебе кажется привлекательной.

– А когда вы впервые почувствовали, что профессор Свенсон хочет чего-то, выходящего за рамки отношений «студент – преподаватель»?

Да когда они в первый раз заговорили, ваша честь, когда он взглянул на нее под перезвон колоколов. В классе было полно народу, а встрети­лись их глаза. Нет, тогда он не понял, что происходит. Но теперь – по­нимает. Как это он стал романтиком? Да, приходится признать: то, ка­ким видит его комиссия – старым расчетливым развратником, – не так унизительно, как правда. Но если Анджела догадывалась, чего он хочет, почему не сказала? Объяснила бы, какие чувства он к ней испытывает, какие она к нему, и он бы не потратил столько времени, пытаясь во всем разобраться. Избавила бы его от лишних волнений, от мучительных со­мнений. Даже сейчас было бы не поздно. Но, с другой стороны, как она могла сама об этом заговорить? Как могла затронуть такую тему? Ведь он преподаватель, а она студентка. И судилище устроено по этой самой причине.

– Наверное, когда я сказала ему, что мой компьютер полетел, а он предложил свозить меня в Берлингтон, в компьютерный магазин. Мне показалось тогда, что это… ну, как-то чересчур. Но я все говорила себе, что он просто хочет мне помочь.

– А он хотел? – спрашивает Лорен.

Да, разумеется. Так хотел, что угробил целое утро, чтобы свозить девчонку в Берлингтон. Что ж, хорошо. Есть Бог на свете, и Он наказы­вает Свенсона за мечты о том, чтобы эта поездка не кончалась, за то, что поездка туда же с собственной дочерью ему понравилась куда меньше.

– Что же произошло в тот день? – спрашивает Лорен.

– Сначала – ничего особенного. Профессор Свенсон немного нервничал. Словно боялся, как бы нас кто не увидел. Словно мы делали что-то недозволенное.

Неужели Лорен забыла, что именно она их и видела, когда они выез­жали из кампуса?

– А потом… – подсказывает Лорен.

– Потом мы ехали домой, и он говорил о чем-то… я не помню. Короче, он вдруг упомянул про своего нью-йоркского издателя, спросил, не хочу ли я дать этому человеку почитать свой роман, и вот тогда он положил мне ладонь на руку, а затем… на ногу.

Анджела замолкает – пытается успокоиться. В зале полнейшая ти­шина.

Ее может прервать кто угодно, достаточно лишь крикнуть: она лжет! Но если вмешается Свенсон, он все испортит, лишится единственного шанса услышать, что скажет Анджела дальше. И так и не выяснит, что же она тогда думала. Вернее, что якобы думала.

– Он снова спросил, хочу ли я, чтобы его издатель прочитал мой роман, и я поняла, что он на самом деле имеет в виду, и… – Анджела пере­ ходит на шепот: – … я сказала «да».

Она сидит, уставившись в стол, но наверняка ловит благожелатель­ные флюиды, исходящие от комиссии, все члены которой, и прежде все­го Лорен, наверняка переспали бы с любым, кто пообещал бы им зна­комство с крупным нью-йоркским издателем. А они ведь люди взрослые, опытные, в отличие от Анджелы – она же, в сущности, ребенок. Что могла она – они – сделать? Конечно, надо было ответить «да».

– Что же было дальше, Анджела? – спрашивает Лорен.

– Мы поехали ко мне в общежитие, и он предложил донести компьютер до комнаты.

Предложил? Анджела сама попросила.

– И вы согласились? – говорит Лорен.

– Да, – отвечает Анджела. – Мне не хотелось его обижать. Я решила вести себя так, будто все это не в моей власти, понимаете, совершенно пассивно.

Пассивно – не ее слово. Она его и произносит с трудом. Использует лексику, которую освоила за последние несколько недель.

– То есть можно сказать, что в тот день, когда профессор Свенсон предложил проводить вас до комнаты, вы собой не вполне владели?

– Именно так, – говорит Анджела.

О да! У нее едва хватило сил бросить его на кровать.

– А вы с профессором Свенсоном осуществили то… то, что, как вы полагали, вам придется сделать, чтобы он помог вам с книгой?

Анджела говорит, запинаясь:

– Я не уверена, что могу об этом рассказывать.

– Все-таки попытайтесь, – говорит Лорен. – Сделайте глубокий вдох.

Какое же это извращение: взрослая женщина, профессор универси­тета мучает девушку-студентку, заставляя ее описывать такой инцидент в присутствии не только комиссии, но и собственных родителей. Да Свен­сон мог бы трахнуться с Анджелой на алтаре часовни Основателей, что было бы пристойнее, чем эта дикая оргия. Однако ему не следует забы­вать, что Анджела сама все начала. Анджела выбрала такой путь.

– Ну, мы занимались сексом. Собственно, мы только начали. А потом с профессором Свенсоном случилась… неприятность.

– Неприятность? – Неужели комиссии это неизвестно? Кто-то шелестит своими записями.

– У него вроде как зуб сломался.

Все разворачиваются к Свенсону, который как раз трогает сломан­ный зуб языком. Они видят, как вздувается вдруг его щека. Его собствен­ные рефлексы свидетельствуют против него.

– И? – говорит Лорен.

– На этом все закончилось, – отвечает Анджела.

– А что вы почувствовали? – спрашивает Лорен.

– Облегчение, – отвечает Анджела, и то же чувство испытывают все присутствующие. Интересно, каково сейчас родителям Анджелы? Что они думают про Свенсона? – Моей вины в этом не было. Я свою часть договора выполнила.

– А профессор Свенсон сдержал слово? Он отвез ваш роман своему издателю?

– Да. То есть, наверное, да.

– А как вы об этом узнали?

– Он мне сам сказал. Но солгал.

– И как же он солгал? – спрашивает Лорен.

– Он сказал, что отдал его издателю.

– А на самом деле?

Анджела замолкает. Возможно, они так и будут сидеть здесь до скон­чания века, наблюдать за тем, как она разыгрывает свою роль, делая вид, что впала в ступор. Но теперь, словно компенсируя самоустранение дочери, потихоньку выходят из ступора ее родители. Отца (отчима?) пе­редергивает – или это икота? Жена пытается его удержать, не хочет, чтобы он нарушал правила приличия, но он явно желает высказаться. Хриплым от волнения голосом он кричит:

– Ну скажи же им, дорогая! Новости-то хорошие!

Дочурка оборачивается к отцу, и Свенсон узнает прежнюю Анджелу. Она закрывает глаза, трясет головой. Сгинь, проклятый! Но, открыв глаза, к своему неудовольствию, обнаруживает его на прежнем месте.

– Анджела! – импровизирует Лорен. – Какие такие хорошие новости? – Хорошие новости в повестку дня не входят, здесь речь идет только о грехе и домогательствах.

– Понимаете, профессор Свенсон мне сказал, что не сумел уговорить издателя прочитать мою книгу, и я ему поверила. Это меня очень огорчило. Расстроило. После того, что мы… ну, понимаете… после всего этого… А потом, недели две назад, мне позвонил человек по имени Лен Карри, издатель профессора Свенсона. Он сказал, что нашел рукопись на стуле в ресторане, где они с профессором Свенсоном