упрямый замысел, резкий чертеж. Тусклые комья, похожие на груды тряпья, колыхнулись, задвигались. Превратились в человеческие фигуры с белизной обнаженных рук и ног. В них вонзались молнии, по ним хлестали огненные бичи, гнали, вписывали в мерцающую геометрию. Они торопились вверх, по вертикали, похожие на упорных скалолазов. Спускались обратно вниз, словно на высоте, куда их загоняли бичи, не находили желаемого. Маршировали по сцене, образуя «змейки», концентрические круги. Вспрыгивали друг другу на плечи, как ловкие гимнасты, создавая затейливые пирамиды, объемные живые фигуры.
Олеарий в первом ряду мерцал глазами. Устремлял властный взор в скрещение лучей, в скопленье гимнастов, которые повиновались ему, лишенные собственной воли, безличные, превращенные в орудие грозного замысла.
Виртуоз испытывал мучительную сладость, сладострастное вожделение. Приближался к слепящей вспышке, всепоглощающему обмороку, в котором ему откроются тайные намерения Рема, — вторжение в геном русской истории, создание лжецаревича, операция на русском историческом времени, из которого мог произрасти чудесный побег или уродливая ветвь с ядовитыми цветами и ягодами.
Олеарий управлял стихиями, распространяя бушующий на сцене конфликт на все мироздание. Гибли галактики, умирали звезды, разверзались «черные дыры», стремилось воцариться абсолютное зло. Но творящий разум вторгался в «черные дыры», возрождая цветущие миры, жемчужные планеты и луны, бриллиантовые галактики.
Виртуоз был близок к обмороку. Его дух исчерпал все возможности пребывания в теле, рвался из плоти, сбрасывал бренные оболочки. На него надвигалось слепящее пятно, в котором терялись все очертания, стихали все звуки, прекращалось бытие, и открывалось безвременье, которое и было Богом. Он устремился в эту безымянную бездну, испытывая наслаждение смерти.
Внезапно в зале сверкнула жуткая молния, как раскаленная жила. Ее звук был расщеплен на бесчисленные мелодии, в которых угадывались Вагнер и Бах, Скарлатти и Скрябин. Сумрак сцены сменился сияющим светом. Был луг живых цветов, над которыми летали бабочки и стрекозы, и в цветах, обнаженные, золотисто-телесные, словно с картины Луки Кранакха, стояли Адам и Ева, целомудренные и прекрасные. Было видно, как у Евы дышит круглый живот, а на плече Адама сидит голубая бабочка.
Зал, потрясенный, молчал. Зрители только что присутствовал при сотворении мира. Перед ними была разыграна формула Е=mc
К нему подошел служитель в шелковом камзоле и маске венецианского дожа:
— Илларион Васильевич, вас просят пройти в гримерную.
Он прошел за кулисы, где актеры в трико, с изможденными потными лицами, были похожи на космонавтов, испытавших чудовищные перегрузки. Запаленно пили воду, отирались полотенцами, бессильно сидели прямо на полу. Виртуоз проследовал по темному коридору в дальнюю часть здания, остановился перед знакомой дверью. Опустошенно стоял, чувствуя слабость и разочарование. Толкнул дверь и вошел. На мгновение сочно сверкнуло трюмо и погасло, как только дверь затворилась. В гримерной было темно, ни искры света. Пахло парфюмерией, туалетной водой, и он чувствовал присутствие близкой, горячей жизни, нетерпеливой женственности, устремленных на него из темноты глаз.
— Ты где? — спросил он, стараясь уловить волны тепла и нежных духов, которые она источала. Она подошла сзади, обняла, и он слабо целовал ее голые руки, хрупкие пальцы, чувствуя спной ее грудь, угадывая горячую голую шею, запах волос, теплый, пернатый, как у лесной птицы.
— Ты всю неделю был недоступен. Не откликался на мои звонки. Не отвечал на мои послания. Я тебя подстерегала, как подстерегают добычу. Была в гольф-клубе, но ты не появился. Была на приеме во Французском посольстве, где тебя ожидали, мо ты не приехал. Заглянула на форум молодых гениев из правящей партии, которых ты опекаешь, но и там тебя не было. Только по телевизору тебя и видела. Ты выглядел усталым и напряженным. Ты здоров?
— Да, но слишком много работы. В Кремле, в «Доме Виардо», в резиденции «Барвиха-2». Оба Президента нервничают, постоянно ко мне обращаются, требуют моего внимания, — он говорил вяло, утомленно. Спектакль опустошил его. Коварный Олеарий, словно вампир, выпил его витальные силы. Талантливые, наполнившие зал зрители были использованы кудесником для создания сверхмощного эмоционального поля, которым питались визионеры в сенсорных шлемах. Быть может, в горах Афганистана они обнаружили пещеру Бен Ладена. Координаты пещеры уже переданы в штаб американских ВВС, с аэродрома Баграм поднялось звено штурмовиков, делает над ущельем боевой разворот, — Президенты, новый и прежний, как два капризных цветка, требуют, чтобы их постоянно поливали.
— Ты, мой милый, — не садовник. Ты и есть настоящий Президент России, — она страстно к нему прильнула, чувствуя его немощь, потерянность. Словно старалась воскресить его остывшую душу, отдавала накопившуюся нежность и женственность, восполняя понесенные траты. — Мне горько, что ты расходуешь столько драгоценных сил на этих людей. Они слабее тебя, паразитируют на твоем уме, трудолюбии, поэтическом даре. Они без тебя — ничто. Ты сделал им имя, слепил из них государственников и правителей. Заставил поверить в это народ, который, казалось, больше ни во что не верит. Ты единственный в Кремле, кто думает о стране, о судьбе России, чувствует ее величие и ее трагедию. Среди этих кремлевских кабанов, напыщенных фазанов, пустопорожних кукушек ты единственный, кто несет на себе бремя власти. Бедный, как ты можешь существовать в этом зверинце?
Ее обожание волновало его. Она знала, как его оживить, вдохновить, вернуть утраченную веру и свежесть. Ее быстрое дыхание согревало его. Сильные, жаркие удары сердца были быстрее и громче, чем его собственные. Он подчинялся ее волнению, нетерпению, проникавшим в него живительным токам.
— В Кремле у всех своя роль. У меня — своя. И в последнее время я, кажется, с ней неважно справляюсь.
— Ты не можешь с ней неважно справляться. Все, к чему ты прикасаешься, начинает сверкать. Твои стихи могут украсить любую антологию. Твои рисунки, которые ты делаешь на листочках во время скучных заседаний, сродни рисункам Пушкина на полях его рукописей. Ты оратор, мудрец, восхитительный интриган. Самые ужасные вещи ты умудряешься делать с веселостью и легкомыслием. Такими были люди Возрождения. Донателло, Брунеллески, Сирано де Бержерак. Я восхищаюсь тобой, мой политик, дуэлянт, возвышенный мистик.
— Ты очаровываешь меня, околдовываешь. Пользуешься женскими чарами, — он был ей благодарен. Она использовала испытанные ухищрения, которыми возвращала ему веру в себя, восполняла ужасные траты. — Еще минуту назад я был уныл, противен себе самому, а теперь я в плюмаже, гарцую на белом коне.
— Просто я люблю тебя. Тебя так никто не любил. Твои многочисленные женщины, о которых, поверь мне, я догадываюсь, любят в тебе твой кремлевский статус, блистательное общество, куда ты им открываешь дорогу, роскошную жизнь, которая им мерещится. Я же люблю твою душу, твой ум, твое творчество. Всю неделю ты не находил минутки, чтобы на меня посмотреть. А я, ты не поверишь, чувствовала тебя в этом громадном городе — как ты перемещаешься в нем, где находишься, с кем встречаешься. Я знаю, когда ты в Кремле, как будто бы над дворцом поднимают твой личный штандарт. Знаю, когда ты посещаешь своего мнительного и капризного патрона Долголетова в «Доме Виардо», где ему мерещатся поющие привидения. Когда тебя требует к себе лукавый и осторожный Лампадников, желающий перехитрить своего мнимого друга. Я знала, что ты обедаешь с приехавшим Бобом Диланом в ресторане «Ваниль». Чувствовала до обморока, до смертельной боли, как ты увозишь какую-то молодую женщину в свой загородный дом, и она покидает его только под утро.
— Да ты просто ясновидящая, — засмеялся он, испытывая внезапный страх от ее прозорливости, — Ты ведьма. В Средние века тебя бы сожгли на костре.
— Меня и теперь сожгут. Мы живем в средние века, и вот-вот запылают костры.
— Ты чувствуешь, как на нас надвигается опасность? — он верил ее интуиции больше любых политологических прогнозов. Она несколько дней металась, не находила себе места, перед тем как случиться «Беслану». Она начала болеть и чахнуть, словно ее морозила неизлечимая немощь, перед тем как контрразведка донесла о готовящемся покушении на Президента Долголетова. После ее кликушечьих бормотаний и чревовещаний он убедил Президента отложить поездку на Ближний Восток. — Тебе кажется, что мы на пороге беды?
— Я гадала на картах. Предстоят потрясения. Явится бубновый валет, который устранит червового
