Звучала металлическая музыка, дышал, рокотал, высвистывал трубами огромный орган, будто шло богослужение, превращавшее строительство танкера в торжественный религиозный обряд. Люди, едва различимые, были повсюду, их перемещение, мельканье, исчезновение среди огней и лучистых конструкций придавало танкеру вид шевелящейся громады, белые каски были похожи на муравьиные яйца, а шевелящаяся колючая гора напоминала могучий муравейник, насыщенный таинственной организованной жизнью. Движение людей было не хаотично, а подчинялось строгим закономерностям, словно это был коллективный танец множества танцоров, перемещавшихся по воле невидимого балетмейстера. Они двигались вверх, мелькая белыми касками, сосредотачиваясь на одном горизонте. Сбегали вниз, превращаясь в длинную волнистую цепочку. Пересекали пространство по диагонали, вписываясь в треугольники и квадраты. Тянули жгуты проводов и резиновых труб, словно перетягивали канат. Передавали друг другу красные и голубые огни, будто участвовали в эстафете. Молитвенно возносили верх руки, и в ответ на молитву небо посылало им кипу стальной арматуры, и они бережно уносили во тьму ниспосланный небом дар. Строительство напоминало храмовое действие, сопровождалось возжиганием лампад, курением дымов, ритуальным хороводом жрецов. Звоны и гулы были музыкой священных бубнов, выкликавших верховное божество. Незримое, оно управляло возведением храма. Ему одному были ведомы чертежи. Оно собрало в одном месте разноязыкие народы, объединило в священное братство, уравняло в творчестве, озарило их жизни великой мечтой и целью.
Алексей чувствовал священную тайну, сочетавшую множество людей в единую артель, обратившую их таланты и жизни на Общее Дело. Слабые и смертные, объединенные в Общем Деле, они обретали мощь и бессмертие. Были способны создавать империи, осваивать материки, улетать в другие галактики, зажигать погасшие солнца. Об этом учили русские космисты и мистики русской истории. Об этом говорил ему вид громадного танкера, предназначенного для ледовых морей и полярных радуг. Об этом гудели трубы и били бубны, призывая его на царство, нарекая Императором Полярной Звезды.
— А теперь, Алексей Федорович, на пути к нашему главному стапелю хочу показать вам удивительный уголок завода, — директор загадочно улыбнулся, и его голубые бусинки затеплились, как огоньки.
Они миновали корпуса с зияющими провалами, в которых сквозила туманная металлическая тьма.
— Это эллинги, с которых сошли на воду сотни атомных подводных лодок, составивших мощь советского ракетного подводного флота. Теперь, увы, они пустуют. Да и лодки уже устарели, выбывают из состава флота, — директор с благоговением и печалью смотрел на облупленные строения и огромные черные скважины, из которых, как из утомленных долгими родами маток, выходили длинные громады лодок. Погружались в пучину, где шла невидимая миру борьба подводных гигантов.
Среди этих облупленных, закопченных строений приютилось странное сооружение, нелепый обломок. Кирпичное крыльцо в древнерусском стиле с пузырчатыми колонками и подвесками. Часть стены с одиноким окном, которое украшал изящный каменный наличник. Из кровельного, нелепо лежащего железа торчал невыразительный крест. Сквозь окно светился чахлый огонек.
— Это, Алексей Федорович, все, что осталось от Николо-Карельского монастыря. Его заложили новгородцы, последователи Марфы-посадницы. Завод построен на болотах, на месте монастыря. Когда строители усомнились, можно ли строить завод на болотах, Сталин сказал: «Старые монахи — люди толковые. Они знали, где надо строить». Монастырь снесли, а завод поставили. Это все, что осталось от монастыря. Мы здесь раньше газовые баллоны держали. А теперь приход открыли. Цех, как говорится, Господа Бога. Держим священника, он нам новые корабли освящает.
Алексей смотрел на каменный обломок с недоумением и щемящей болью. Облупленные корпуса с зияющими прогалами, как и этот ломоть с древнерусским крыльцом, являли собой образ катастрофы, в которой погибли два русских времени. Искрошили друг друга, оставив после себя обугленные обломки.
По ступенькам крыльца спустился священник, высокий, узкоплечий, с черной бородой и тревожными, огромными, как у лося, глазами.
— Отец Михаил, настоятель, — представил его директор. — Батюшка, вы готовьтесь к освящению «Михаила Романова». Сделайте все от души. Это наш дорогой гость, Алексей Федорович, человек царского рода.
Священник молча поклонился, и Алексею показалось, что и его темных, как маслины, глазах таится мольба, невыразимая мука, желание что-то сообщить, о чем-то поведать. О своем одиноком служении перед робкой лампадой, что теплится среди громадных машин, металлических грохотов, неистовых людских начинаний.
— Приходите, отец Михаил, — повторил директор, увлекая Алексея дальше, через железные пути и бетонные дороги к огромному цеху, выходящему на залив. Высоченные ворота цеха были закрыты, но за ними чудилось могучее чудище. Ворота напрягались от непомерного давления. Гладь воды тревожно ждала, когда в нее плюхнется и провалится многотонное тело лодки.
Они шли по стапельно-сборочному цеху, в его гулком бархатном сумраке, где воздух был пропитан мельчайшими каплями масла, металлической пудрой, искрящимися частицами газа. Вдаль цеха тянулись три параллельные линии, три протяженных стапеля, заполненные кораблями разных проектов. Лодки имели разную степень завершенности, казались созревающими эмбрионами, у которых зарождались и укрупнялись органы. Шло ныращивание невиданных существ, в гигантской утробе вынашивались плоды. Лодка «Царь Михаил Романов» была завершена, черная, глянцевитая, покрытая резиной, с хищным плавником, с изящным лепестком бесшумного руля, с громадным покатым туловом, в котором виднелись люки ракетных шахт. Казалось, ее покрывает слизистая оболочка материнского лона, в ней еще бьются два сердца — материнское и ее собственное, сливаясь в сложную пульсацию жизни. На черной рубке, яркий, золотой, красовался двуглавый герб. Откроются ворота цеха, из огромного чрева, выпадая из матки, скользнет на воду гигантский младенец, и жарко вспыхнет под солнцем начертанная на рубке золотая птица.
На том же стапеле, упираясь овальным носом в хвостовой плавник построенной лодки, стоял подводный крейсер «Царь Алексей Михайлович», ржаво-красный, с провалом рубки, с пустотами незаполненных шахт. Вся в стеклянных вспышках сварки, лодка была соединена со стапелем множеством труб, проводов, гибких кабелей, через которые в лодку поступали тепло, электричество, газ. Жадно поглощались живой оболочкой, которая наливалась силой и соком. Третья лодка, недавно заложенная, «Царь Петр Великий» являла собой всего несколько несостыкованных секций — прообраз корабля, слабо намеченный, едва зародившийся после зачатья. Все три существа рассказывали об эволюции стальных организмов, описанных теорией Дарвина.
Алексей чувствовал свою сокровенную связь с этими стальными изделиями. Их царственные имена, их исполинские туловища, их непомерная мощь влекли к себе, затягивали в гигантское поле русской истории, где ему, Алексею, была уготована великая роль. Эта роль была связана с жертвой, с нравственным подвигом, с мессианским поступком, который он предчувствовал с детства. Поступком, о котором грезил во снах и мечтаниях. Который казался несбыточным и вдруг обнаружил себя громадами атомных кораблей, именами его августейших предков.
Он трогал пальцами надпись «Царь Михаил Романов», желая убедиться, что лодка живая. Резиновое покрытие, словно теплая кожа, создавало ощущение одушевленной телесности. Ладонь сквозь оболочку ощущала множество чуть слышных биений, чутких пульсаций, нежных трепетаний.
— Алексей Федорович, давайте пройдем на борт, — директор шагнул на трап, соединяющий стапель с кораблем.
Внутренность лодки была озарена ровным немеркнущим светом. Пахло сладкими лаками, пластмассами, красками — таинственный обмен веществ дремлющего организма. Отсеки удалялись в разные стороны в бесчисленных трубах, оплетках, уложенных плотно жгутах. И повсюду, с переносными приборами, в касках, в комбинезонах или в матросских робах и офицерских мундирах виднелись люди. Занимались последними приготовлениями к спуску. На одном приборе волновалась синусоида, как кардиограмма потаенного сердца. На другом экране дрожали разноцветные импульсы — энцефалограмма спящего мозга. В центре управления лодкой штурман с усиками опробовал компьютерную систему, ведущую корабль среди подводных течений. Тут же энергетик снимал параметры с сонного реактора — могучий мускул, притаившийся в сердцевине лодки. Оружейник, иключая тумблеры, исследовал состояние шахт, ожидающих загрузку баллистических ракет. Командир лодки, с бронзовым лицом и седыми висками, скрывая
