караванов, о перемещении партии «стингеров», надеясь на скорую встречу в Лашкаргахе. Теперь доктор Хафиз, бесценный агент, лежал на бархане, убитый русским снарядом по приказу Суздальцева. Оба они, Конь и Суздальцев, проиграли схватку с пакистанской разведкой, с афганским шахидом Дарвешем, который под пыткой током указал им ложную цель. Их руками расправился с опасным врагом и теперь, торжествуя, готовится к смерти, ожидая в вертолете их возвращения.
Суздальцев испытал бесшумный удар тьмы, словно солнце померкло и остановилось в небе, как во времена Иисуса Навина. Из жизни Суздальцева кто-то вырвал и унес непрожитый им отрезок, образовав в непрерывном времени черную скважину, в которую бесследно канула часть его бытия. Эту часть отобрал у него тот, кто даровал ему некогда жизнь, а теперь отнял назад драгоценный отрезок. Этот испепеленный отрезок он будет ощущать всю остальную жизнь, как рубец в сердце, как пропущенное и недостижимое чудо, как источник необъяснимой тоски.
Четыре солдата, взявшись за углы ковра, несли доктора Хафиза к вертолету. Суздальцев шагал сбоку, глядя, как спокойно, вытянув руки и приоткрыв глаза, лежит на ковре доктор Хафиз, словно дремлет после тяжелых трудов. Узоры ковра состояли из сине-золотых геометрических фигур, вытканных на вишневом фоне, и повторяли древний орнамент народов, населявших страну во времена Александра Македонского. Народы бесследно исчезли, оставив после себя загадочную геометрию синих треугольников, золотых меандров на вишневом, мерцавшем ворсинками поле.
Остальные солдаты, покидая побоище, несли, прижимая к груди, стопки тарелок, держали за ручки уцелевшие «кассетники», нацепили на запястья множество контрабандных часов. Один из них вышагивал со счастливым лицом, неся электрический вентилятор, окруженный хромированной сеткой. Сзади раздался одинокий выстрел. Суздальцев не оглянулся. Это был «выстрел милосердия», произведенный длинноногим командиром, который пристрелил раненого — то ли верблюда, то ли человека.
Из дверей вертолета, под свистящими лопастями, выглянул прапорщик Корнилов. Конь сделал ему знак, и тот, скрывшись, через минуту вышвырнул на песок афганца, который стукнулся о бархан. Прапорщик соскочил следом, за шиворот потащил афганца прочь от винтов, куда не достигала поднятая вертолетом буря, и был различим человеческий голос. Майор Конь придвинулся к афганцу. Они были одного роста. Майор, лысый, с белесыми усами и голубыми, навыкат, глазами, потный, с расстегнутым воротом, упирался башмаками в золотистый песок, держа автомат стволом вниз. Дарвеш в изодранном облачении, скомканных шароварах, чернобородый, с густыми, сросшимися бровями, смотрел на майора пылающими глазами, в которых были ненависть и торжество.
— Почему ты подставил под удар своих соотечественников, ни в чем не повинных людей? — спросил Конь.
— Они все теперь в раю, смотрят из неба, как вы несете на ковре убитого предателя. Их души в райских садах, а душа предателя уже корчится на адских углях.
— Ты не боишься, что сейчас и твоя душа угодит в раскаленную печь, и это будет пострашней, чем разряд электричества?
— Аллах акбар! — тихо произнес Дарвеш, сделав поворот плечами вправо и влево, как это делают физкультурники во время гимнастики. — Аллах акбар! — он разворачивал плечи, и его огненные глаза шарили по пустыни, словно искали для себя помощи и спасения. — Аллах акбар! Аллах акбар! — он ритмично раскручивался в обе стороны, повторяя хвалу Господу, словно хотел войти в резонанс с мирозданием, чтобы голос его был услышан в лазури, и душа, вознося хвалу, прянула прямо в небо. — Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!
Его восклицания сливались с гулом вертолетных винтов. Суздальцеву казалось, что гудят земля и небо, красные барханы пустыни, каждая песчинка кварца, повторяя слова молитвы:
— Аллах акбар! Аллах акбар!
Майор поднял автомат, сунул ствол под черную бороду, где в горле клокотала молитва, и выстрелил. Дарвеш упал, остался недвижно лежать. А работающие винты, необъятная лазурь, волнистая даль пустыни продолжали возглашать: «Аллах акбар!» Мимо проходили солдаты; один показывал другому настольные часы с узорными стрелками, а тот смеялся.
Глава седьмая
В гарнизоне, в разведотделе, его ждала шифровка из штаба армии. В шифровке сообщалось, что из Центра, по линии нелегальной разведки, поступили сведения о группе иранского спецназа, проникшей в Афганистан из Ирана, с базы Джам, для захвата зенитных ракет «стингер». Партия ракет предположительно доставлена из Пакистана в Герат. Группой руководит офицер иранской разведки Вали. Группа базируется в кишлаках северо-западнее Герата. Подполковник Суздальцев и майор Конь направляются в Герат, в расположение 101-го полка и, действуя в интересах местных разведотделов, продолжают поиски партии зенитных ракет. Для взаимодействия со службой безопасности «хад» выделяется офицер афганской разведки капитан Достагир. Офицерам Суздальцеву и Коню надлежит отбыть в расположение 101-го полка незамедлительно.
Конь, прочитав шифровку, хмыкнул:
— Я думал, они сдерут с нас погоны, а они отправляют нас в логово иранцев, которые сдерут с нас кожу. Здесь, Петр Андреевич, не помогут ни «аллилуйя», ни «Аллах акбар», а только то, насколько твоя кожа приросла к костям.
— Приросла настолько, чтобы не хрустеть при обдирании, — вяло отшутился Суздальцев и пошел в модуль собирать вещмешок.
Вертолетом их доставили в Кандагар. Стоя у белых арок кандагарского аэропорта, Суздальцев снял с запястья «сейку» и попросил Файзулина передать Веронике часы на память о Свиристеле. Почувствовал, как вместе с часами его покинуло ощущенье вины, словно оторвался от пыльного цветочка пустыни и улетел по ветру еще один лепесток его жизни.
Алюминиевый «Ан-24» дребезжал в полете, словно потерял половину заклепок. На днище, притороченные тросами, стояли грязные дизели. У иллюминаторов на железных скамьях сидели офицеры, клевали носами, попадая в полосы медленно скользящего солнца.
В Шинданте, не заходя в штаб дивизии, они узнали, что на север отправляется колонна порожних «наливников», и решили вместе с ней добираться в Герат. Пыльные КамАЗы с цистернами, потеки солярки на выпуклых бортах, вмятины, следы от осколков. В кабинах сидели голые по пояс водители и их сменщики, занавесив боковые окна бронежилетами, кинув автоматы под ноги. За ветровыми стеклами красовались картонки, на которых химическими карандашами были начертаны названия городов: «Орел», «Вологда», «Брянск», «Новосибирск». Вся матушка Русь, приславшая на азиатскую войну своих сыновей, которые тряслись на продавленных сиденьях, крутя баранки.
Суздальцев и Конь сидели на броне головного «бэтээра». Суздальцев, упираясь башмаками в скобу, держался за дырчатый кожух пулемета, на котором дрожали черные солнечные радуги. Мимо тянулась унылая степь, пепельные холмы, над которыми плавали стеклянные миражи. Изредка попадались заставы — мешки с землей, бетонные амбразуры, сложенная из блоков казарма, выцветший флаг. Часовой в каске сонно провожал колонну, оживляясь, если читал на картонках название родного города. Тогда бежал вслед за машиной, кричал, и водитель кидал ему пачку сигарет, а он — какой-нибудь афганский ножичек или трофейную зажигалку.
В одном месте, у придорожного кишлака, состоявшего из нескольких полуразбитых глинобитных строений, остановились тягачи с тактическими ракетами — их заостренные корпуса, ребра тягачей, угрюмая слепая мощь механизмов дико смотрелись рядом с глиной домов, бегающими босоногими детьми, мотающей хвостом собакой. Враг, для которого предназначались ракеты, никак не вязался с видом скользящей вдоль дувала женщиной в сиреневой парандже, с пастушком в красной шапочке, подгонявшим прутиком малое стадо овец. Однако враг таился в придорожных, охваченных розовым жаром холмах. Об этом напоминали самодельные памятники, похожие на надгробья. Столбики, пирамидки со звездой, лежащая на камне пробитая каска или выдранная с корнем рулевая баранка. Места придорожных стычек, в которых погибали водители.
