Расположение 101-го полка — приплюснутые сборно-щитовые казармы. Клубящееся облако пыли, и в недрах облака, утягивая его за собой, мчится «бэтээр». Останавливается — выхлопы, гарь, чуть видные контуры вылезающих из люков солдат. Фанерный, раскрашенный щит — боевая машина пехоты карабкается на скалистый откос. Надпись: «Гвардейцы — мотострелки, учитесь действовать в горах!» Строение клуба. Арык с пленкой нефти. Солдат из шланга поливает чахлые, почти без кроны, деревья, и они, вживленные в спекшийся шлак, жадно пьют воду.
Суздальцев и Конь представились командиру полка, неразговорчивому, с седеющим бобриком, озабоченному недавними потерями на дороге, где был подбит «наливник». Он сообщил, что скоро состоится войсковая операция в районе Герата, и силы полка в составе дивизии войдут в город, где, как он выразился: «начинают бузить шииты», и «придется им поприщемлять хвосты». Сослался на занятость и отрядил их к начальнику разведотдела, с которым им предстояло взаимодействовать. Командир разведбата майор Пятаков оказался маленьким, рыжим, с шальными, песчаного цвета глазами, весь в желтых веснушках. Его тело состояло из твердых комков и узлов, позволявших, как подумал Суздальцев, мячиком запрыгивать на броню, камнем падать в люк, сменять механика-водителя на сиденье, бить из пулемета в подвижную, в чалме и шароварах цель. Своих солдат он называл не иначе, как «звери», помнил их не по именам, а по кличкам. Солдаты его называли «батяней», а те, что увольнялись в Союз, писали ему письма. К Суздальцеву Пятаков отнесся настороженно, зато с Конем сошелся почти мгновенно, перейдя на «ты».
— Про иранский спецназ не слыхал, а убитых в черной чалме находил. Болтаемся, ядреныть, по кишлакам, то к «дружественным бандитам», то просто к бандитам, а кто из них укрывает спецназ, только Аллаху известно. Шиит, он и есть, ядреныть, шиит.
Пятаков отвел их в офицерский номер, поселил в двухместной комнате. Сообщил, что через час в гарнизон прибудет представитель «хада»:
— С ними порешаете все вопросы. А вечерком, ядреныть, я к вам загляну, что-нибудь сообразим на троих, — и ушел, маленький, пританцовывающий, как боксер в наилегчайшем весе.
Встреча с офицером афганской безопасности «хад» состоялась в уединенном, на краю гарнизона домике с убранством в восточном стиле. Низенький столик, инкрустированный перламутром. Мягкие скамеечки с кривыми ножками. Ковер на стене с иранским красно-синим узором. На столе — восточные сладости. Арахис, фисташки, миндаль, черно-синий и желто-коричневый изюм — все в фарфоровых вазочках. Блюдо с кристаллическим, желтоватым виноградным сахаром и изящные щипчики. Фарфоровый чайник с зеленым заваренным чаем и маленькие пиалки. Афганский разведчик Достагир был молод, худ, с удлиненными, чуть выпуклыми глазами, как у лани на персидской миниатюре. Это сходство усиливали сиреневые губы и крупный, с мягкими ноздрями нос на коричневом безусом лице. Он осторожно, длинными пальцами, брал из вазочки плод миндаля, расщеплял его розовыми ногтями, брал в рот, обнажая ровные белые зубы. Суздальцев разливал по пиалкам чай, чувствуя тепло, исходящее от круглых боков чайника. Достагир благодарно улыбался. Майор Конь лущил миндаль, громко жевал, небрежно сыпал сор прямо на скатерть.
— Дорогой Достагир, у вас отличный русский язык. Должно быть, вы учились в Союзе? — Суздальцев тонко польстил афганцу.
— В харьковском технологическом институте, товарищ Суздальцев. Я инженер по мелиорации. Но сейчас революции нужны не инженеры, а солдаты и разведчики. Поэтому я работаю в «хаде», — улыбаясь, ответил Достагир. — Революция — это мелиорация человеческих душ. Сначала мы преобразуем человеческие души, а потом станем преобразовать землю, строить гидроузлы и каналы.
— Мы, в Советском Союзе, это делали одновременно, — хмыкнул Конь, — Преобразовывали души и строили Беломорско-Балтийский канал.
— Дорогой Достагир, — Суздальцева раздражал громкий хруст орехов в зубах Коня, его неуместная шутка, само его участие в этой деликатной беседе. — Когда мы встретимся с вами в Союзе, я отдам должное вашему знанию русского языка. Теперь же, в знак уважения к вашей замечательной стране, позвольте мне говорить на вашем языке.
Вторую половину фразы Суздальцев произнес на пушту. Достагир вслушивался в его произношение, как это делает чуткий дегустатор, пробуя на вкус вино.
— Благодарю вас, товарищ Суздальцев. У вас отличное произношение. Я бы сказал, с легким гератским акцентом. Вам будет легко работать в Герате, — фиолетовые глаза Достагира излучали дружелюбие, а мягкие губы, касаясь краев пиалы, шевелились, словно у лани на водопое.
— Дорогой Достагир, что вы можете нам сообщить о присутствии иранских агентов в районе Герата? Быть может, тех, недавно прибывших, которых интересуют американские поставки «стингеров»?
Афганец задумался, словно старался подыскать наименьшее количество слов для объяснения этой глубокой проблемы.
— Вы знаете, в Герате действуют агенты Ирана и Пакистана. Между ними происходит борьба. Они объединяются, если им нужно поднять очередной мятеж в Герате. И тут же, после подавления мятежа, расходятся, погружаясь каждые в свое подполье. Оружие в Герат поступает по двум каналам. Из Пакистана, из Кветты. И из Ирана, из Джама. За эти поставки идет борьба. Иранцы захватывают оружейные партии из Пакистана, а пакистанцы перехватывают иранское оружие. Мы играем на этих противоречиях, помогая одним громить других. Мы располагаем сведениями об иранском спецназе, который проник в район Герата с заданием перехватить груз «стингеров». И мы располагаем сведениями о партии «стингеров», которые, якобы, уже находятся в Герате, в районе Геванча. Эти данные нуждаются в анализе и подтверждении.
— А нельзя ли без проволочек направить советский спецназ в Деванчу и забрать «стингеры»? Если вы и впрямь располагаете достоверными сведениями? — вмешался Конь, раздраженно хлюпая чаем и допуская бестактность, усомнившись в достоверности сведений, добываемых «хадом». — У нас, понимаете, нет времени анализировать. Нам нужны «стингеры», а не научные изыскания.
Суздальцева раздражали эти бестактные выходки, которыми Конь подчеркивал свое превосходство профессионала над дилетантом Достагиром.
Достагир был утонченным интеллигентом, быть может, из аристократов, примкнувших к революции. Чувствовал тонкости отношений, не выказывал обиду. Только улыбался сиреневыми губами, ласково смотрел фиолетовыми, с влажным блеском, глазами.
— Дорогой Достагир, как можно познакомиться с информацией о «стингерах» в Деванче? — Суздальцев старался доверительными интонациями, выражением лица восстановить тонкую канву отношений, оборванных майором. Подхватить их на прерванном звуке.
— У нас есть агент, который живет в Деванче. Он готов встретится с вами и передать информацию. Но он — не сотрудник «хада». Говорит, что даст информацию только советской разведке.
— Я готов, — сказал Суздальцев, — Он хочет встретиться здесь?
— Вряд ли это приемлемо. За советским гарнизоном душманы ведут постоянное наблюдение.
— Я готов встретиться с ним в Герате.
— Я передам ему о вашей готовности. Мы, со своей стороны, готовы обеспечить безопасность.
— Давай, Петр Викторович, я пойду, — обрадовался Конь, которого тяготило промедление в работе и который нуждался в постоянной деятельности.
— Пойду я, — сказал Суздальцев.
— Почему, подполковник?
— Это мое решение, — сухо ответил Суздальцев, которого покоробило фамильярное употребление «ты» и неуместное при постороннем панибратское обращение «подполковник». — Скажите, дорогой Достагир, нельзя ли встретиться с теми, кто располагает информацией об иранском спецназе?
— Завтра, товарищ Суздальцев, состоится операция по выявлению иранской агентуры в кишлаке Зиндатджан. Вы можете принять участие.
— Непременно, — ответил Суздальцев.
Необходимый Суздальцеву контакт был осуществлен. Соглашение о сотрудничестве с «хадом» было достигнуто. Они допивали чай, раскалывали щипчиками кристаллический сахар, кидали в пиалки с бледно- зеленым чаем.
Достагир, в элегантном костюме, в белоснежной рубашке и шелковом галстуке, был не похож на своих бородатых, черноусых соплеменников, в чалмах и шароварах, наводнявших рынки, сидящих в дуканах,
