Две картины в простых деревянных рамах висели одна напротив другой, и каждая была охвачена своим полем, источала свои силовые линии, была окружена своей атмосферой.
«Черный квадрат» лишь на первый взгляд казался примитивной чугунной плитой, не пропускавшей свет. На деле, краска квадрата была в бесчисленных тонких трещинках, словно разрушилась под воздействием громадных температур, и сквозь эти трещинки просвечивало багровое нутро, как прикрытый зев мартена, где кипело железо, пенились жидкие шлаки, лопались и вспыхивали пузыри газа.
«Чаша», напротив, источала свежую прохладу и прозрачное сияние ледяного кристалла, вознесенного в безоблачную высоту горной вершины, где лучи неба, проходя сквозь незамутненные грани льда, превращались в голубой пучок света, и все в этом свете обретало ангельскую благодать.
Плужников переводил взгляд с картины на картину, чувствуя, как опадает между ними пепел сгоревшей материи и утомленное схваткой пространство отдыхает последние секунды перед новым, неминуемым столкновением.
Увидел, как холст «Квадрата» начинает шевелиться, взбухать. Под ним переливаются тугие конвульсии. Черная ткань выпучивается. Что-то упорное силится пробиться и выдраться. Волокна холста распались, хрупкая краска осыпалась, и сквозь множество дыр, как из лохматых гнезд, вынеслись черные птицы: раскрывали заостренные клювы, свистели темными перьями, злобно каркали, роняя в полете ядовитый белесый помет, мчались через зал к голубому кристаллу, ненавидя, желая домчаться, расклевать и порвать. Из сияющей синей грани, словно пучок серебристых лучей, с заостренными серповидными крыльями, вырвалась соколиная стая, понеслась навстречу врагу… Сшиблись… Зал взорвался, взыграл, наполнился хрипом и клекотом, секущими ударами перьев, стуком когтей и клювов. Бились две силы. Черное мешалось с серебряным, чернильное – с голубым и сверкающим. Летели вниз перья, падали растерзанные соколиные тела, кувыркалось разбитое в кровь мертвое воронье. Обе стаи поредели. Их встречный удар ослабел. Силы иссякли. Утомленные птицы, не одолев друг друга, с изломанными и избитыми крыльями, с выклеванными глазами, развернулись в разные стороны., скрылись, воронье – в темной утробе «Квадрата», соколы – в голубом бездонном кристалле.
Плужников ощущал этот бой как схватку двух сил, наполняющих мироздание неумолимой борьбой, как сражение Света и Тьмы. Москва отбивалась от воронья, как отбивалась в древности от татарской конницы, от литовского войска, от французских гренадеров, от железных танков с крестами. Соколиная стая состояла из ратников, ополченцев, пехотинцев с красной звездой. Паркетный пол галереи был усеян телами, как огромное поле битвы. Плужникову за одежду зацепились два оброненных пера: черное, с синим жестоким отливом, и стеклянно-серебряное, с нежной жемчужной рябью.
Воздух, разделявший картины, еще не успел остыть, еще завивались в нем горячие вихри от пикирующих птиц, как уже вновь начинал волноваться и ходить буграми «Черный квадрат», словно прикрывал бездонный провал, пещеру в толще земли, где скопились несметные силы, расплодились подземные чудища, рвались на поверхность.
Черная квадратная дверь с буграми заклепок, с железными петлями, с тяжелым ржавым засовом, закрывала вход в преисподнюю. За ней раздавались истошные завывания и ревы, скрежет когтей, словно водили ножами по огромной сковороде, сиплые кашли и стоны. Несметные сонмища демонов просились наружу, давили на железную дверь, и она выгибалась от непомерного злого давления.
Голубой кристалл наливался хрустальной силой. Был местом сопряжения бесконечных вселенских сфер с земным небом. Лучи мироздания сходились в кристалл сияющим чистым пучком, наполняли грани дивным свечением, влетали в земную сферу золотыми лучами солнца. Невидимые ангелы наполняли кристалл божественными песнопениями, плескали крылами, дули в золоченые трубы, издавали свисты и шелесты белоснежных крыл.
Сорванная с петель, с грохотом упала дверь. В дыме и пепле, с унылым завыванием бури, дохнув серным зловоньем бездны, вырвались демоны, летели бесконечным роем, прижав к груди костлявые колени, скрючив когтистые пальцы ног, рассекали черный воздух кожаными перепонками, лохматые, с остриями рогов, оскаленными клыками, на которых пенились розовые пузыри, мчались, неся впереди черный трепещущий флаг с мрачно-серебряным знаком змеи.
В снопе ослепительного белого света, из прозрачной грани кристалла вырвалось воинство ангелов: белоснежные, в небесной лазури, дули в золоченые трубы, плескали лебедиными крыльями, несли впереди алую хоругвь.
Два воинства схлестнулись в беспощадной битве! Вклинились и смешались! Стальные когти драли белые одежды, кровавые клыки впивались в нежные крылья. Ангелы роняли трубы, раненные, обрызганные алой росой, снижались к земле. Разящие удары ангельских копий сбивали бесов, отшибали рога, протыкали мышиные крылья. Обескрыленные нетопыри, с дрожащими, брызгающими фиолетовой кровью обрывками, рушились в бездну. То клонилась святая хоругвь, и над ней жестоко возносилась змея, то алое знамя взлетало и гнуло к земле черный флаг.
Плужников стоял среди мелькающих крыльев: мимо лица проносились золотые стрелы и алмазные наконечники копий, в глаза дул огненный смрад опаленной шерсти и тлетворное дыхание бездны, плечо задел страшный коготь, разодрал одежду, оставил длинный кровавый надрез, пахнуло зловонное пламя, словно горела электропроводка, ядовито испарялись в отсеке краски, газом вскипали пластмассы. Он вдруг вспомнил, что случилось с ним на гибнущей лодке: страшный, свистящий звук, летящий в ларингофон, от которого в ужасе оцепенела душа, и последующий разящий удар, от которого лопнула лодка; пламя взрыва, вскипятив океан, влетело в корпус, распороло обшивку, спалило подводный крейсер. Этот звук, погубивший корабль, был подобен тому, что излетал теперь из черной картины, был Духом Тьмы, рожденным в преисподней. Теперь эта Тьма была нацелена на Ангелов Света, на Москву, на Россию, на Аню. И чаша Весов Господних колебалась, клонилась к погибели.
Он увидел, как Ангел с бело-розовым крылом, стянутым голубой перевязью, схватился с бесом. Демон вцепился Ангелу в горло, сдавил железной волосатой рукой. Из ангельских глаз летели жаркие слезы. Ангел бил что есть силы могучим белым крылом, и с каждым ударом шелковая перевязь все больше соскальзывала, была готова упасть и исчезнуть. И вид этой синей ленточки разбудил Плужникова. Он метнулся на беса, нанес ему краем ладони разящий удар в кадык. Бес согнулся от боли. Плужников коротким ударом в челюсть оглушил его, слыша, как лязгнули и сломались клыки, увидел перед собой жилистую шею с черной козлиной шерстью, наклоненные витые рога, сжал оба кулака, словно держал кувалду, обрушил удар на ненавистный загривок. Бес рухнул. Ангел счастливо возопил, взлетел в небеса. И все белокрылое воинство, сияя доспехами, сверкая копьями, неся перед собой иконы святых и праведников, развевая алую святую хоругвь, устремилось на Духов Тьмы, обратило их в бегство, загоняя обратно в черную дыру мирозданья. Страшно лязгнула и захлопнулась железная дверь. Сочились из картины струйки ядовитого дыма. Просвечивал сквозь трещины краски малиновый адский свет, торчала из-за рамы защемленная когтистая лапа. Ангелы, напоминая победное воинство Дмитрия Донского, возвращались в кристалл. В прозрачной глубине слышались церковные песнопения и гудящие колокола.
Плужников, обессилев, стоял посреди галереи, смотрел на две картины в простых деревянных рамах, понимал, что Москва спасена.
