Надпись

коленях жены умирал сын. Пролетали теплоцентраль с серыми тупыми градирнями, из которых, как из вулканов, валил пар, и рядом с их слепой мощью, угрюмым огнем топок сгорала и улетучивалась жизнь сына. Миновали бойню, где бетонные стены были пропитаны кровью, на мокрых цепях качались горячие туши, свесив языки, раскрыв огромные, в муке глаза, и среди убиенных животных и товарных составов, в которых ревел обреченный на заклание скот, умирал по его вине драгоценный, ненаглядный сын.

Он мчался по Москве с погибающим сыном, и грех гнался за ним по пятам, под фонарями, не отставая, принимая образ розовой птицы фламинго с женским лицом, перелетающей от фонаря к фонарю, или лазурной бабочки с обнаженной девичьей грудью и крохотными самоцветами вместо глаз. Встречные машины слепили. В летучих огнях, в проблесках металла и лака неслись жестокие длинноногие амазонки с голыми матовыми животами, вонзая в воздух острые каблуки. Среди безумных валькирий, окруженная женщинами в цветочных венках, вдруг возникала Елена, ее царственное, с торжествующей улыбкой лицо. И не было сил остановить машину, пасть на колени под фонарем и молить о прощении, чтобы Господь внял раскаянию, сохранил сына.

Они приехали в больницу, внесли сына в приемный покой. Утомленная пожилая сестра мельком взглянула на маленькое, выглядывающее из одеяла лицо.

– Разверните… Что случилось?.. Имя… адрес…

– Он умирает!.. Задыхается!.. Приступ удушья!.. Да сделайте что-нибудь!.. – плакала Валентина, не выдерживая вида равнодушной сестры, обшарпанных масленых стен, больничного лежака с несвежей простыней и мятой клеенкой. – Он умирает, наш мальчик!..

Пришел врач, спокойный, в накрахмаленной шапочке, пахнущий свежестью. Помог развернуть одеяло. Прикладывал блестящую трубку к голой, вздрагивающей груди сына, на которой сходились хрупкие, трепещущие ребра. Заглядывал сыну в рот, засовывая деревянную палочку. Сын плакал, открывая крохотный розовый зев, мучительно кашлял, переходя на свист.

– Аллергия… Небольшой отек дыхательных пу тей… Что-нибудь съел?.. Грибы?.. Ягоды?..

– Доктор, он не умрет?

– Сделаем укол, уберем воспаление. Полежит у нас денек-другой… Вы можете пройти с ребенком, а отец пусть останется, – произнес врач и пошел к дверям, увлекая за собой Валентину, взглядом останавливая Коробейникова. Тот отпускал жену, слыша, как удаляется по больничному коридору жалобный плач сына.

Ночь. Приемный покой. Усталая пожилая сестра в очках что-то заносит в журнал, какую-то надпись, которая исчезнет и канет среди исписанных бумаг, как и другие строки и надписи, сделанные человеческой грешной рукой, страницы поэм и романов, обреченные на исчезновение. Среди бесчисленных строк и надписей существует одна, им до сих пор не прочитанная, вознесенная на столб колокольни. В трех черных кругах золотыми буквами начертана формула жизни, главный закон бытия, заповедь Бога, недоступная для прочтения. Беспомощный перед жизнью, не понимая ее грозных законов, бессильный прочитать золотую поднебесную надпись, он молча, страстно молился:

'Господи, прости мой грех… Сохрани жизнь Васеньке… Я отвернусь от всех искушений, отвергну все соблазны… Стану служить Тебе, Господи, как того хотел отец Лев!..'

Задремал, прижавшись затылком к стене. Проснулся, когда вернулась жена, бледная, измученная, с темными, исстрадавшимися глазами.

– Кажется, легче… Заснул… Боже, как он плакал, наш Васенька!.. Я останусь здесь на ночь… Поезжай… Тебе надо отдохнуть…

Его молитва была услышана. Благодарно, виновато обнял жену. Устало побрел к машине, думая, как он любит эту родную милую женщину, родившую ему детей, с которой суждено ему прожить до смерти. И когда-нибудь в старости, на исходе дней, в какой-нибудь тусклый осенний вечер, когда все меньше тепла и света, он покается перед ней за свой грех. Расскажет, как молил о прощении Господа и молитва его была услышана.

Часть третья Соль

24

'Я – авианесущий корабль, флагман Тихоокеанского флота, истребитель американских подводных лодок, носитель штурмовой авиации для поддержки десантных береговых операций, убийца авианосцев врага, являю собой совершенство оружия, воплощение советской науки и техники, сгусток сверхмощных энергий, меняющих ход истории. Я – оружие Судного дня. Создан самыми умными и талантливыми людьми государства для нескольких часов скоротечного глобального боя, когда будет согнута земная ось, расплавлены континенты, вскипят океаны, и «младенцы содрогнутся во чревах матерей». Тогда небо надо мной будет красным и ядовитым от жара, в нем станут кружить карусели воздушных боев, загораться и падать в океан самолеты, и мои скорострельные пушки будут резать на части атакующие штурмовики неприятеля, роняя в воду белые струи металла. Мои бомбометы станут топить подводные лодки врага, подрывая их ядерными глубинными взрывами, переломленная надвое лодка будет выхвачена из глубины океана шипящим столбом кипятка, поднята в небо вихрем огня и пара, обрушится вниз вместе с мертвыми китами и рыбами. Мои бортовые контейнеры ахнут страшным ударом, пошлют к горизонту ракеты, превращая авианосец противника в жидкую текучую сталь, ломая башни и рубки, сметая с палубы легкий сор самолетов, вздымая из океана гигантские, до неба, грибы.

Я создан для этих «последних времен», сконструирован для них каждым плавным изгибом моего огромного корпуса, каждой хрустальной призмой в прицелах и дальномерах, каждой золотой драгоценной клеммой моей электроники. Спокойно, с угрюмой верой в правоту и замысел создавших меня людей, знаю, что погибну, изодранный взрывами, с оплавленной палубой, с громадными рваными дырами в раскаленных бортах. Стану медленно тонуть, созерцая ослепшими от боли глазницами, как трепещут смертельным заревом распахнутые горизонты, как парят над океаном розовые и голубые медузы ядерных взрывов, и за сотню километров, не доплыв до меня, посылая мне предсмертный поклон, тонет убитый мною авианосец.

Безропотно, в стоицизме металлической воли и электронного разума, принимаю мою судьбу. Не знаю для себя другой доли. Но, созданный для потрясений и смерти, окруженный кружевами невидимых электронных полей, пронизанный невесомыми магнитными линиями, преломляя в моих окулярах прозрачные спектры, я предчувствую возможность иного бытия. Иное постижение жизни. Об этом свидетельствует белая, присевшая на палубу чайка, ее теплые, охватившие поручень лапки, ее оранжевый, зоркий, наполненный солнцем глазок…'

… Сбылись посулы Стремжинского. В газете запускалась программа 'Авангард', где Коробейникову