колонны. Бетонка была пустой, в стеклянных миражах. Но впереди невидимой колонны неслись незримые вестники, оповещали о ее приближении.
За горными поворотами послышался гул, эхо перекладывало со склона на склон рокот невидимых моторов. Гул усилился, и на дороге, чуть размытые жаром, показались два бэтээра с задранными вверх пулеметами. Солдаты в касках сидели на броне, поглядывали на вершины. Бэтээры, прошли, выбрасывая из кормы копоть; за ними прокатил грузовик с открытыми бортами. Двуствольная зенитная установка чертила небо над вершинами, была готова открыть огонь вертикально вверх, подавляя засады стрелков. Затем потянулась колонна, тяжелая, шумная, разрывая воздух. Зеленые грузовики с цистернами, по которым пролегли вязкие черные потеки. Боковые окна кабин были занавешены бронежилетами, и водители, голые по пояс, крутили баранки, ослепнув от солнца и жара. Двадцать «наливников» прокатились вниз по ущелью, в долину, где их поджидали танки и боевые машины, ведущие бои в кишлаках и больших городах. Колонну замыкала еще одна спаренная зенитка и бэтээр с приспущенным передним баллоном, который равномерно шлепал по бетону.
Ротный смотрел на колонну, на картонные и фанерные надписи за стеклами грузовиков, на которых водители писали названия родных городов. Передал сообщение в штаб комбату и ротному на соседней заставе, что колонна благополучно прошла.
Некоторое время было тихо, дорога оставалась пустой, только на бетоне чернели жирные мазки от резины. Снова послышался шум, надвинулся из-за горы, и из этого шума проявилась колонна. Снова бэтээры и зенитка. Следом грузовики с тяжелыми, крытыми брезентом кузовами, в которых лежали ракеты для установок залпового огня, снаряды для вертолетов и гаубиц, авиационные бомбы и взрывчатка. Грузовики шли быстро, брезент пузырился. Груз ракет и бомб поджидали в долине «ураганы», «вертушки», штурмовики и дальнобойные гаубицы. Нападения на такие колонны были особенно разрушительны и опасны. Взрывы грузовиков выкалывали в скалах черные ниши, и вся колонна, детонируя, взлетала на воздух.
Колонну замыкала зенитка, и голова стрелка была обвязана красной косынкой.
Ротный передал сообщение о благополучном прохождении колонны. Смотрел, как скрывается за поворотом зенитка и красная косынка стрелка. Шоссе опустело, но над бетоном продолжали лететь вслед за колонной незримые духи. Это были духи войны. И ротный внезапно с похолодевшим сердцем вдруг подумал, что он будет убит на этой войне. И духи, летящие над дорогой, – это духи его будущей смерти.
ГЛАВА 6
Петр проводил друзей на утренний автобус, и Левушка обнял его и перекрестил, а Натан поцеловал своими мокрыми горячими губами. Они укатили, неся в себе выпитые накануне звезды. Суздальцев возвращался домой и увидел, как с крыльца сбегает Николай Иванович – кособокий, торопливый, несчастный, в расстегнутом ватнике, в неуклюжих валенках. Он пробежал мимо Суздальцева, что-то бормоча, не отвечая на приветствие. Вбежал на свое крыльцо, исчезая в сенях. Суздальцев, войдя в избу, увидел тетю Полю, необычайно возбужденную. Она уже была в своей замшевой шубейке, хватала какие-то флаконы, цветные нитки, бумажки, срывала с печи пучки сухих трав.
– У Николая Ивановича коза заболела. И все-то ко мне идут. Нашли себе дохтура. Есть же ветелинар в совхозе. Ан нет, к Пелагее Васильевне… – Она ворчала, но и было в ее глазах торжество, сознание своей незаменимости.
Она убежала, и Суздальцев представил себе лубочную картину – больная коза в ночном чепце лежит под одеялом, а над ней склонилась тетя Поля, вливает ей в рот ложку целебного снадобья.
Ему предстоял поход в лес, где на дальней лесосеке свалили несколько старых елей, и женщины из окрестной деревни ощипывали с поваленных стволов хвою, которую потом на скотном дворе подмешивали коровам в корм. Питали их витаминами. На лесосеке должен был ждать его хромоногий лесник Капралов, которому вменялось срубать с елей ветки, передавать их женщинам, а потом ощипанные, лишенные хвои суки сжигать в костре.
Суздальцев получил в лесничестве широкие красные лыжи, похожие на лодки, которые позволяли ходить по глубокому снегу. Взял на поводок радостно завизжавшую собаку, прихватил ружье, сунул за пояс топор и, забросив через плечо бечевку, продернутую сквозь дырочки в лыжах, вышел на улицу. Прошел все село, не рискуя спустить с поводка свою шкодливую собаку, любительницу погоняться за курами. Лыжи катились следом, тихо позванивая на ледышках. И когда впереди открылось поле с далекой синей бахромой леса, он вдел валенки в ременные петли лыж. Спустил с поводка собаку, и та заметалась, зарываясь мордой в снег. Он заскользил на лыжах, легко переставляя ноги, видя, как красные лодки догоняют друг друга, ломают торчащие из-под снега черные, оставшиеся с осени соцветья. Те с тихим треском ломались от удара красной лыжи. Жгучий ветер лизал щеки. Бежала перед ним цепочка лисьих следов. Синий лес приближается, и уже видны были ели, пересыпанные отяжелевшим снегом. Петр испытал молодую радость, чувствовал бесконечную красоту и волю окружавшего его мира.
Он прошел сквозь лес, пробираясь по просекам и заваленным снегами лесным дорогам. Собака то исчезала, петляя в стволах, наслаждаясь свободой, то подбегала к нему, преданно глядела в глаза. И он укорял ее:
– Ну что ж ты, Дочка, молчишь, как немая. Хоть бы белочку облаяла, рябчика спугнула. Видно, порченая. С тобой только кур гонять да штраф платить.
Лайка виновато смотрела, соглашалась, приближалась, чтобы лизнуть ему руку, а потом опять уносилась, мелькая в еловых стволах.
На поляне у просеки лежали поваленные ели, белели свежими надрезами пни, и две женщины, орудуя кухонными ножами, срезали с суков зеленые веточки хвои, насыпали их в лохматые кучки, ощипывая елки, словно это были большие зеленые птицы. В лесу работали две сестры-вдовицы из ближней деревни Ананьево. Старшая – Матрена, почти старуха, с обрюзгшим усталым лицом, вислыми щеками, малиновыми от мороза, в уродливых валенках и тяжелом зипуне. Она орудовала ножом, монотонно и привычно срезала хвою. Не ответила на приветствие Суздальцева. Ее младшая сестра Агафья, молодящаяся, с крашеными губами и подведенными выщипанными бровями, весело зыркнула на Суздальцева бедовыми глазами. Заиграла бедрами, притоптывая крепкими, в новеньких валенках ногами.
– И чтой-то никто к нам не идет, не поможет, топориком не помашет, костерка не разведет, – певуче говорила она, морща в смехе белый сдобный подбородок с соблазнительной ямочкой.
– Да вы и без помощников уже все общипали, – отозвался на ее смешки Суздальцев. – Теперь только вас пощипать.
– А и пощипи, – засмеялась Агафья, выставляя под полушубком полную грудь.
Суздальцева раздражало отсутствие лесника Капралова. Тот, ссылаясь на свою хромоту, часто уклонялся от лесной работы, от обходов, обмеров, оставался в своей далекой деревне, лишь изредка появляясь на общих сходках в лесничестве.
Суздальцев повесил на сук ружье, извлек из-за пояса топор и, двигаясь вдоль поваленного ствола, стал сшибать суки, слушая, как сталь топора перерубает тугое морозное дерево. Набросав к ногам женщины зеленые лапы, он сложил в стороне очищенные от хвои голые ветки и поджег. Ветки принялись неохотно, дымили. Он подкидывал в костер зеленую хвою. Та начинала трещать, испускала синий, радужный дым, благоухала. Дым возносился к вершинам, туманя солнце, которое пылало, дрожало, двоилось, проступая сквозь дым. Суздальцев рубил сучья, замечая, что Агафья наблюдает за ним, поигрывает бровями, пунцовыми насмешливыми губами.
Он услышал кашель, глухие постанывания. Обернулся. На лесосеку выходил Капралов. Одна ватная порточина была заправлена в резиновый сапог, другая, обнимавшая негнущийся деревянный протез, была вставлена в большую, клееную калошу, притороченную к протезу кожаной лентой. Небритое лицо было красное, с выпученным от надрывной ходьбы здоровым глазом, с мертвенной стекляшкой вместо второго. Фуражка съехала назад, открывая лысеющий, с клочками седины череп. За солдатским поясом со звездой торчал топор. Вид у него был измученный, но не виноватый, а злой и упрямый, словно он, Суздальцев, был виновен в его усталости, в его страданиях, в бесконечных выпавших на его долю хлопотах. Суздальцев уловил исходящую от него неприязнь, ответил встречной.
– Что-то ты, Капралов, зачастил опаздывать. За тобой посылать, как за мертвым. И сейчас к концу работы поспел.
– Вишь, не могу ходить, – сипло ответил лесник, кивая на свой протез. – На лыжи не встать, а снегу глыбко насыпало, едва дошел.
