общего с так называемой «Великой Россией». Я передам мою власть Куприянову и людям, созидающим будущий мир, будущее совершенное человечество. А сам уйду из политики. С меня хватит. Я создан не для высоких идей и мессианских свершений. Моя вилла на Сардинии, моя средиземноморская яхта, мой дворец на альпийском курорте, мой кругленький пай в Газпроме, несколько миллиардов на счетах в европейских банках — мне этого довольно. Буду жить частной жизнью. Наверстывать то, что пропустил в эти идиотские годы, когда слушал твои безумства. Уймись и уйди.
— Ты заслуживаешь смерти! — воскликнул Есаул, видя, что между ним и Президентом Парфирием разверзается пропасть, полная адского огня. — Ты хуже Гришки Отрепьева! Хуже Мазепы! Хуже Власова! Хуже Горбачева и Ельцина! Ты — последнее проклятье России!
— Твои слова выдают в тебе сумасшедшего, — холодно заметил Президент Парфирий. — Завтра утром я подпишу приказ о твой отставке с поста главы Администрации Президента. Тебя обследуют психиатры и подвергнут принудительному лечению в Институте Сербского. Завтра утром прилетит вертолет, тебя отправит под конвоем в Москву. Мы же, избавленные от твоего сумасшествия, продолжим приятное плавание-Господа, — оборачиваясь к остальным курильщикам, Президент Парфирий вновь казался элегантным, с очаровательным, милым лицом, в котором было что-то от простодушного отрока. — Не кажется ли вам, господа, что мы засиделись? Еще немного, и мы на колечках дыма воспарим над озером, не нуждаясь в теплоходе. По-моему, пора расходиться.
— Вы правы, — поддержал его Савл Зайсман. — Кое-кто обкурился настолько, что лишился рассудка. Мерцая колдовским глазом, он посмотрел на Есаула.
Все покидали курильню. Франц Малютка настолько надышался наркотиком, что его в бессознательном состоянии доставили в каюту. Луиза Кипчак незаметно скользнула вслед за Куприяновым и закрылась вместе с ним на замок. Все разошлись отдыхать.
Ничто не укрылось от глаз Есаула. Он был холоден и жесток. Решение необратимо созрело. Отступать было некуда. Среди ночного разлива стремительно приближалась координата, в которой должно было произойти совпадение — огненной искры под сердцем и Божьего, направленного в сердце перста.
Оживший под землей шахтер Степан Климов, превращенный в ревущий, режущий механизм, пробивался к поверхности, движимый страданьем и ненавистью, если подобные чувства может испытывать сгусток электричества, стали и огненной плазмы. Повинуясь электронной программе, он вытачивал коридор. Программа направляла его туда, где на земле продолжали жить мучители его вдовы Антонины и нерожденного сына Алеши.
Он легко одолел завал тупика, прошел сквозь разрушенную штольню, где хлюпала вода, тлел едкий уголь, валялись обломки искореженных механизмов. Проточив гранитную толщу, он вошел в известняк — остаток океанского дна, в котором сохранились раковины древних моллюсков, скелеты исчезнувших рыб, спрессованные чудища мезозоя. Продвигаясь в твердых породах/ он врезался в изумрудную россыпь, расшвыривая ротором фиолетовые драгоценные брызги. Рудные жилы, залеганье железа и меди он протачивал лазером, оплавляя проход. Слепо прорубаясь в земле, он разрушил попавшийся на пути, замурованный инопланетный корабль с окаменелыми гуманоидами и приборами наведения, в которых застыл свет далекой звезды. Он прошел сквозь подземное море, толщу нетающих льдов, слои поваренной соли. Ротор сверкал, как подземное солнце. Скрежетали стальные пальцы. Бил изо лба белый луч. Он протачивал ход к поверхности, туда, где, введенные в женскую плоть, жили клетки убитого сына. В скрежете и звоне металла, взрывах расплавленной плазмы клокотала неукротимая ненависть.
Главатридцать вторая
Поздней ночью, когда теплоход окружала непроглядная плещущая тьма, и обитатели кают, утомленные усладами, крепко спали, Есаул вызвал к себе капитана Якима.
— Пора. Проверим посты, — произнес он, встречая бодрого, безупречно выбритого капитана, чей белоснежный мундир и золоченый кортик парадно сияли, а в синих холодных глазах светилась неколебимая вера в своего командира и благодетеля. Вдвоем они обошли корабль. В коридорах, блокируя выходы на палубы, стояли посты — члены команды, вооруженные короткоствольными автоматами. В нижних отсеках, где рокотал в масленом блеске могучий двигатель, посты были удвоены. В помещениях, где за железными дверями содержались собаки и чудовищные уроды, обезображенные биологическими экспериментами, слышались поскуливания и воздыхания — это души химер и животных тяготились своими увечьями, молили во сне жестокого, сотворившего их создателя прекратить мучения, отпустить их души в бестелесные миры. У заветной каюты, перед бронированной дверью, два охранника отдали честь, кратко отрапортовали:
— Без проблем.
Есаул в сопровождении капитана Якима направился в каюту телеоператора Шмульрихтера, который, утомленный мастурбацией, заснул прямо в кресле перед полиэкраном. На экранах, словно заспиртованные в голубоватом формалине, застыли обитатели кают — иные продолжали сжимать в объятиях своих наперсников и наперсниц, другие отпали от них, даже во сне выказывая отвращение. Есаул, переключая тумблеры, отыскал каюту Куприянова — тот спал на спине с просветленным лицом, приоткрыв рот, и казалось, он поет какую-то вдохновенную арию. Луиза Кипчак лежала, положив голову ему на грудь. Была видна ее гибкая спина, длинные ноги, чуть раздвинутые ягодицы, среди которых свернулся клубочком дремлющий зверек-ласка. Часть спины и плечи красавицы были покрыты чем-то напоминающим перья, и это не могло не удивить Есаула.
Он пальцами сдавил длинный нос Шмульрихтера. Тот стал задыхаться, ошалело раскрыл глаза.
— Кассету из каюты Куприянова! Живо! — приказал Есаул.
— Вы не имеете права!.. Это собственность канала ТНТ!.. — пробовал возмущаться Шмульрихтер.
— Хочешь за борт, спирохета? — холодно поинтересовался Есаул.
Шмульрихтер поглядел в ледяные глаза капитана Якима и полез извлекать кассету.
Следующий визит они нанесли Францу Малютке. Все еще одурманенный куревом, тот спал на кровати в костюме и богатырски храпел. В роскошной каюте люкс царил ералаш, повсюду были разбросаны предметы женского туалета. На люстре висел французский бюстгальтер, и в нем, как на чашах весов, чуть покачивались английские туфли Малютки. Тут же стоял изящный столик, сплошь уставленный свадебными подарками. В раскрытом футляре на черном сафьяне сиял изумруд «Слеза изумленного бога», принадлежащий когда-то Александру Македонскому, — подарок друга Куприянова. Тут же виднелась открытая шкатулка с золотым, воздетым в зенит фаллосом, — подношение губернатора Русака. Дар Добровольского Камасутра с рисунками культового художника Сальникова была раскрыта на том месте, где любовники сплелись, изображая букву «Ж». Египетская статуэтка из яшмы, подаренная Толстовой-Кац, — сидела, разверзнув лоно, и в лоне торчал свернутый в трубочку автограф Джорджа Вашингтона, — презент посла Киршбоу. На видном месте, сияя золотой глубиной, окаймленная серебром, красовалась чаша — подарок Есаула.
— Вставай, Франц, просыпайся! — Есаул тормошил своего названого брата, с которым породнился на смертельно опасной медвежьей охоте. — Говорю тебе, просыпайся!
— А?.. Чего?.. Опять, что ль, идти ширяться? — не мог разлепить глаза Франц Малютка.
Капитан Яким налил в стакан воды, капнул десять капель отрезвляющего снадобья, применяемого в наркологических клиниках. Дал выпить Малютке. Тот выпил, сел и затряс загривком, как делает выходящая из воды собака.
— А Луизка где? — посмотрел он на пустую кровать. — Опять в бар пошла надираться?
— Твоя Луизка лежит в кровати Куприянова в каких-то перьях, и этот херов певец, этот Робертино Лоретта спит, положив на нее свою волосатую ногу.
— Как ты сказал? — Франц Малютка, мгновенно свирепея, воззрился на Есаула красными кабаньими глазками. — Как смеешь оскорблять мою жену? Не посмотрю, что ты мне названый брат, и так тебя двину, что твоим именем назовут теплоход.
— Франц, я спас тебе жизнь во время медвежьей охоты. Теперь я спасаю твою честь. Садись и смотри.
