Даже не верилось, что он способен снизойти до обычного человеческого общения, но я чувствовал себя таким лишним, таким никому не нужным, что набрался храбрости и сказал:
— Я не могу вам ничем помочь, святой отец?
— Что? — он рассеянно поглядел на меня, точно только что впервые увидел и теперь гадал, кто я такой.
— Я хочу сказать… что — нибудь сделать для вас? Я думал — я ваш ученик.
А меня не пустили на церемонию…
— Ученик? — он мрачно уставился на меня и у меня от страха перехватило дыхание. — Ученичество — дело нелегкое. А выдержать такие церемонии под силу только крепким духом. И обрести такую крепость нелегко. К этому нужно долго готовиться.
Сначала я испугался, что он вообще откажется от меня и велит убираться вон, но теперь немного осмелел:
— А что случилось с тем? Куда его повели, отец Лазарь?
— Бесы не покинули его, — сухо ответил он. — Ему предстоит очищение огнем.
Я почувствовал внезапную слабость.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что предпочел бы, чтобы ты вызывал поменьше нареканий, — сказал отец Лазарь. — Откровение снисходит на тех, кто молча смотрит и слушает, а не на тех, кто все время раздражает окружающих своими выходками. Что ты делал в молельном доме? Кто тебя туда звал?
Я открыл было рот, но счел за лучшее промолчать и снова закрыл его.
— Постарайся сегодня больше не попадаться мне на глаза, — заключил он, — иначе я, пожалуй, передумаю.
Он обернулся, и, поискав глазами в кучке людей на площади, окликнул:
— Матвей! Присмотри за ним. А еще лучше, отправь его наверх. Тут ему делать нечего.
— Пошли, — коротко сказал Матвей.
Какое — то время я молча шел за ним, но, наконец, не выдержал.
— Что случилось с тем человеком? Почему бесы так и не покинули его?
— Боюсь, он просто свихнулся, — ответил Матвей, — бедняга. Давай, шевелись, я, что ли, должен запрягать лошадь?
— А бесы?
— Предполагается, — ответил он, — что они погибнут вместе с ним.
— И они действительно погибнут?
— Раз святой отец сказал, значит, так оно и есть, — сухо ответил он.
— А остальные?
— Остальные свободны от скверны. Я думаю, честно говоря, что они останутся у нас. Их община разорена. А нам нужны рабочие руки.
— А этот…
— Его отведут к жертвенному столбу, — сказал Матвей. — К тому, за скалами.
— Его сожгут?
— Не задавай дурацких вопросов… — Он помолчал. — Я, впрочем, думаю, что его сначала убьют. Он все равно ничего не соображает, но уж больно поганая это смерть.
Человеческий мозг устроен странно — все, что его не касается, он в расчет не берет, и я так удачно гнал от себя все мысли об участи того несчастного, что вскоре перестал об этом думать.
Тем более, мне не терпелось оказаться наверху, чтобы отыскать Тию — я радовался, что ей не пришлось видеть и слышать то, что творилось внизу, и вовсе не жаждал рассказать ей об этом. Просто хотел убедиться, что все у нее в порядке. В глубине души я был уверен, что все в порядке — просто хотел получить внешнее подтверждение этой своей уверенности. Поэтому, добравшись до летней стоянки, я тут же отправился разыскивать Лину — ее сестру.
Внешне она была совсем другая — темноволосая, черноглазая, бойкая, но улыбка у нее была хорошая; она походила на свою сестру чем — то другим, скрытым — даже мне, хоть я и не часто ее видел, было ясно, что в ней нет той неявной злобы, затаенной обиды на весь мир, которая часто присуща женщинам и тянет их язвить и жалить исподтишка.
Сейчас она не улыбалась — до нее дошли слухи о том, что стряслось в ее родной общине и глаза у нее были припухшие. Похоже, она все это время проплакала, но, увидев меня, выдавила улыбку — скорее, тень улыбки, и приветливо сказала:
— Здравствуй, Люк. Тебе что — то нужно?
— Я ищу Тию, — ответил я. — Я просто хотел сказать ей, что все в порядке.
Она поглядела на меня, точно увидела привидение.
— Что в порядке? — выкрикнула она и, не в силах больше сдерживаться, снова зарыдала.
Я, в свою очередь, уставился на нее.
— Ее здесь нет?
— Откуда ей тут быть? — устало ответила она. — Если ее нет среди тех, внизу, значит, она погибла…
Я нерешительно сказал.
— Лина… но ведь она не погибла. Я сам ее видел.
Она подскочила, схватила меня за плечи и сильно встряхнула, — мне казалось, что она даже не соображает, что делает.
— Ты ее видел? Где?
— Внизу. С ней ничего не случилось. Она просто была очень напугана. Я думал… она пошла сюда…
Она продолжала трясти меня.
— Когда? Когда это было?
— Прошлым вечером… Лина… она давно уже должна была быть здесь.
Она как — то сразу погасла, лихорадочное возбуждение покинуло ее, она выпустила меня и, сгорбившись, отступила на шаг.
— Ее здесь нет, — невыразительно ответила она. — Нет… и не было.
Глаза ее расширились.
— Это Голос, — сказала она. — Люди говорят, что она вчера слышала Голос. Вот она и ушла…
Я тупо помотал головой.
— Я… не верю. Может, она просто заблудилась?
С какой — то странной покорностью она сказала:
— Ее больше не найти, Люк. И искать никто не будет. Это без толку… ведь даже если ее найдут…
Она всхлипнула. Плакала она горько и беспомощно, а я беспомощно топтался перед ней, потому что мне было нечем ее утешить.
Потом сказал:
— Если она где — нибудь поблизости… я постараюсь найти ее, Лина.
Она только покачала головой и не ответила. Я знал, почему. Что бы я ни говорил, и я и она отлично понимали, как в действительности обстоит дело.
Говорят, что люди, отозвавшиеся на Голос, еще некоторое время бродят вблизи родных мест, словно ищут кого — то или хотят проститься со своими близкими. Если верить преданиям, они возвращаются за своей душой… что с того? Раз потеряв душу, невозможно получить ее обратно. Даже если их приводят домой, они не понимают обращенных к ним слов и никогда не возвращаются к обычной жизни.
Они слоняются повсюду, глядя пустыми глазами, а потом вновь исчезают — на этот раз навсегда. Куда они уходят? Я представил себе поселение неведомых оборотней, по которому как тени слоняются пропавшие из прибрежных деревень люди, и мне стало страшно. Лучше смерть, чем это…
И я стал собирать сумку.
На меня никто не обращал внимания — всех занимали события последних дней; община бурлила — на моей памяти никогда еще к ней не примыкало такое количество новых жителей, никогда еще не происходило драматичных событий такого размаха; Многие, в особенности молодежь, говорили, что хорошо
