тридцать восьмой и по знакомой тропинке спускался к бункеру. И снова спускался – на самый нижний из трех уцелевших этажей. Потому, что забиться в нору – это в человеческой природе. Лучше дышать керосиновой вонью, чем созерцать пятьдесят километров руин и постепенно догадываться, что это – навсегда.
Мы погрузились в чудовищный шестиколесный автобус, и Конь, напевая какую-то скорбную мелодию, направил машину к светлеющему вдали лесу. Ко мне подсел Лиманский и, потеребив бородку, спросил:
– Миша, можно с вами на «ты»?
– Конечно, Евгений Петрович.
– Просто Петрович, без Евгения. Здесь так принято. Расскажите мне о другой версии.
– Опять проверяете легенду?
– Да ну, это Фирсов. Ему по должности положено, ты на него не обижайся.
– Когда получаешь что-то бесплатно, о цене не задумываешься. Теперь кажется, что каждый час, прожитый до первого нажатия на эту проклятую кнопку, был наполнен счастьем. И смыслом. Как описать? Ваша молодость, она ведь тоже прошла в спокойную пору. Реформы восемьдесят второго…
– Экономический бум, тридцать семь копеек за доллар, возвращение эмигрантов, реставрация храмов, – мечтательно произнес Лиманский. – Нет, Миша, ничего такого у нас не было. Распад России на карликовые государства, безработица, преступность и гражданская война. Единственное, что не сумели выменять на хлеб и водку – это ядерное оружие. Оно-то нас и сгубило. Мне тогда было двадцать три года, и я не очень переживал за далекий эстонский город. После мехмата МГУ я работал в одном институте, закрытом, но таком же нищем, как и все остальные. Я кушал через день и донашивал дедовы туфли. Какое мне было дело до тех людей на берегу холодного моря? А потом – танки, английские и немецкие. Танки везде. И, знаешь, никто не сопротивлялся. Просто надоело. Пропало что-то такое, ради чего стоило умереть.
– Но вам показали развалины, и оно снова появилось.
– Да, Миша, как ни странно.
– Только я не понял, про экономический бум – это откуда?
– Прожекты Тихона. Он мечтатель. Сядем вечерком, как начнет расписывать… И вот, гляди ж ты, угадал.
– Действительно угадал. Особенно курс американского доллара.
– Неужели? – Поразился Лиманский.
– С точностью до копейки.
Впереди лежал разрушенный мост. Автобус свернул в сторону и, спустившись по откосу, медленно преодолел тухлое болотце, оставшееся от реки. Узкая дорога, уходившая в лес, была сплошь засыпана гниющим хворостом и напоминала старый тракт, самостийно вырубленный где-то в Сибири.
Природа выглядела почти здоровой: повсюду пестрела зелень, цветы, с веток верещало множество бодрых, успевших позабыть о человеке, голосов. Я даже заметил за ближними стволами чей-то пушистый хвост. Куцапов выхватил пистолет, но Мама заслонил ствол ладонью и сдвинул брови – этого было достаточно, чтобы Колян раздумал.
Справа лес оборвался не то полем, не то лугом, и Конь, съехав с дороги, направил машину прямо через него. На поразительно ровных угодьях буйно разрослась какая-то лебеда, заглушившая все остальное. Мощные растения с фиолетовыми зонтиками на верхушках стояли так плотно, что их можно было принять за новую культуру, высаженную здесь специально.
Конь прибавил скорости, и мы понеслись по полю, валя огромными колесами снопы сорняка. Толстые стебли не ломались, они тут же вставали и, расчесанные ветром, вливались в бунтующее зелено- фиолетовое море.
– Как он не заблудится? – Спросил я.
– Видишь старую сосну? Под ней – два сарая.
Сараи при ближайшем рассмотрении оказались обыкновенными строительными бытовками на салазках. Оба вагончика давно сгорели, их дырявые крыши провалились вовнутрь, а из окон беспардонно высовывались кусты все того же бурьяна.
Я тронул косую обугленную дверь, и она упала, развалившись на ворох черных досок.
– Не сюда, – Куцапов приобнял меня за плечи и подвел ко второй бытовке, пострадавшей от огня еще сильнее. – На всякий случай запомни: вон та, у дерева, – жилая, а это – паром. Заходи.
Внутри было сыро и душно, под ногами скрипели осколки мутного стекла и хрупкие хлопья ржавчины. Сверху нависала рваная кровля, не дававшая солнечному свету достичь хлюпающей мерзости на полу. Сквозь трухлявую древесину проросла чахлая трава.
– Побыстрее там, – беззаботно бросил Конь. – Топливо не забудьте, – он поскреб ногтями заросшее горло и улегся на сидениях.
Мы встали в центре бытовки, и Куцапов включил свой синхронизатор.
Окна застеклились, крыша выгнулась, приняв прежнюю форму, а доски на полу перестали шататься и покрылись паласом – горелый сарай преобразился в скромный, но приличный летний домик. Мама толкнул дверь, и мы вышли на ухоженную лужайку под шикарной столетней сосной.
– Две тысячи восемнадцатый, – сказал мне Лиманский.
– Хозяин! – Позвал Куцапов. – Пузырь, ты где?
Из соседней постройки выглянул толстомордый мужик с необъятным животом.
– Зачастили, вы, ребята, – сказал Пузырь.
– Тихон был?
– Аж два раза.
– Как это – два?
– А кто мне докладывается? Сначала через паром куда-то мотался. Вылез, вот, сувенирчик поднес, – он показал бутылку. – Потом сел в машину и поехал в город.
– Черт, как неудачно! А другой у тебя нет?
– У меня что, таксопарк?
– Коля, не бесись, – сказал я. – Нам нужно встретиться с Тихоном? Прыгнем назад, он сам к нам придет.
– Промахнемся.
– С моим дыроколом – нет. Появимся на полчаса раньше него и подождем.
– Рискни. Только смотри, не ошибись. Баба твоя у нас осталась. Давно он здесь был?
– С утра. Часов в восемь, – ответил Пузырь.
– Заводи на семь, – распорядился Куцапов и пошел к парому.
– Эй, а на свежем воздухе нельзя?
– Там дачи, домов триста, – сказал Пузырь, вытянув руку в сторону жидкого леса за полем. – Грибы, ягоды. В кустах – спаривание бесконечное. Зря, думаешь, сюда эти коробки волокли?
Я послушно спрятался в сарае и, убедившись, что все на месте, утопил ребристую кнопку.
– Пузырь, выходи! – Крикнул Куцапов, высунув голову наружу.
– Привет, – зевнул заспанный паромщик. Желтая майка на бретельках и семейные трусы в горошек делали его похожим на клоуна. – Машины нет. Погодите, он обещал скоро вернуться.
– Кто?
– Тихон.
– Он здесь был?
– Только что уехал.
– Ты же говорил – в восемь! Сколько сейчас?
– Семь, – недовольно произнес Пузырь, посмотрев на часы. – А говорить я тебе ничего не мог. Мы с тобой уж месяца два, как не виделись.
– Тихон давно отчалил?
– Полчаса примерно, – паромщик, наконец, проснулся и с ненавистью зыркнул на солнце.
– Как же это? – Растерялся Куцапов.
– Что-то похожее я и сам вытворял, – сказал я. – Есть только одно объяснение: Тихон знает, что его ищут, и не хочет попадаться нам на глаза.
– Давай сразу на несколько дней. Скажем Пузырю, чтоб его задержал. Тоже мне, кошки-мышки!
Я снова включил машинку, и мы перебрались в прошлую неделю. На крышу неожиданно упал дробный
