шум ливня. Через запотевшее окно нельзя было разглядеть даже сосну, стоявшую в пяти метрах.
– Тихона? Конечно, видел, – ответствовал, пошатываясь, Пузырь. – Я здесь для того и дежурю. Где он сейчас? В Москве. Вам бы минут на двадцать пораньше.
– Опять! – Обозлился Куцапов. – Тихон один приходил, или с Кришной?
– Сначала с Кришной. Слетали куда-то вдвоем, Кришна там остался. А Тихон вернулся, презентовал мне бутылку и поехал. Что, нельзя?
Колян выгнал Пузыря из бытовки и присел на корточки.
– Не нравится мне это. Видать, он и правда что-то замыслил. Шевели мозгами, Петрович, ты ж у нас наука.
– Так мы его не отловим. Он знает даты наших перебросов, и будет постоянно опережать. Но одно уже ясно. Синхронизатор у Тихона не хуже, чем у Михаила. В Сопротивлении такого нет. Миша, ты говорил, что вдоволь напутешествовался. Как ты считаешь, удастся нам с ним пересечься?
– Если б я хоть что-то понимал в ваших маневрах. Я же у вас пассажир!
Так Ксения называла Мефодия и, кажется, меня. Из всех слов это было самое подходящее.
– Какой-то паром, какой-то Пузырь. Специально, что ли, путаете?
– Петрович, твой недочет, – хмуро сказал Колян.
– Очень важно, чтобы не было свидетелей, – Лиманский приоткрыл дверь, проверяя, нет ли поблизости Пузыря. – Свидетели все равно появятся, но если перемещаться скрытно, их будет меньше. С девяносто восьмого года существует перевалочный пункт. Паром, – Петрович погладил обитую фанерой стену. – По эту сторону дежурит человек из Сопротивления, по ту – кто-то из ФСБ.
– С девяносто восьмого? Дырокол нашли только в две тысячи первом.
– У Фирсова полно таких штучек. Как он умудрился зарезервировать в прошлом место для перебросов – его трудности. Но он говорил, что в ФСБ синхронизатором так и не воспользовались, кишка у них оказалась тонка. А Сопротивление дальше восемнадцатого года не проникало.
– Тихон, получается, первопроходец.
– Он, и еще Кришна.
– Бабу его так звали, – пояснил Колян. – От того и наколку сделал. В молодости, конечно. А ты думал, у нас тут кто-то верует?
Лиманский вздохнул и с неприязнью отвернулся от Куцапова.
– А в девяносто восьмом – где вы там их искать собираетесь?
– Там, где они будут, – Петрович позвенел связкой из трех ключей. – Фирсов дал им адрес служебной квартиры, которая с пятнадцатого по двадцать пятое июля была свободна.
– И он это помнит?!
– Наш Иван Иванович – человек не простой, – гордо заявил Колян.
– Ну что ж, если мы знаем, где и когда, зачем терять время?
Я открыл дыру, и мы ушли от дождика и от Пузыря с его заветной бутылкой. Сосна за окном посвежела и обзавелась небольшим муравейником.
В тысяча девятьсот девяносто восьмом вахту нес молодой парень, почти юноша, с полными губами и томным взглядом налима. Он дремал в низком шезлонге, но как только мы появились, тут же вскочил и нервно задвигался. Четверо незнакомцев, вываливших из пустой будки, могли повергнуть в шок кого угодно.
– Все в порядке? – Спросил Куцапов, привычно забирая инициативу в свои руки.
– Так точно.
– Какой сейчас курс доллара? – Неожиданно поинтересовался Лиманский.
– Сорок девять, – доложил часовой.
– Что «сорок девять»?
– Копеек, – ответил он, удивленно вращая глазами-блюдцами.
– Не может быть! Миша, ты слышал? Николай! – Лиманский чуть не пустился в пляс. – Сорок девять копеек! Копеек! – Выкрикнул он в светлое небо.
– Ты чего, Петрович? – Осадил его Куцапов. – Забыл, где мы? Ну, сорок девять, и хрен с ними. Когда это было? А в двадцать шестом твоими долларами задницу подтирают. До нас кто-нибудь проходил? – Спросил он у дежурного.
– Нет, вы первые, – торжественно объявил тот.
– Отлично! Все-таки мы его обставили.
– Ой, забыл! – Спохватился часовой. – Вам же пакет, – он сбегал в свой домик и вручил Куцапову обычный белый конверт.
Разорвав его, Колян выудил красочную открытку с видом Кремля.
– «Не ищите, встречи не будет. Вернусь сам, когда сочту нужным. В город не суйтесь, но если сильно неймется, то поаккуратней. Левый «стоп» у Савельева не работает. Вечно ваш, Тихон», – прочитал Куцапов вслух. – Вот, гнида! Кто такой Савельев?
– Я, – робко отозвался юноша.
– Когда он здесь был?
– Кто? Не было никого.
– А письмо откуда?
– Кажется от… не помню, – растерялся часовой.
– Ну, работнички! Какое сегодня число?
– Пятнадцатое.
– Июля?
– Так точно.
Куцапов одарил меня поощряющим взглядом и направился к синему «Вольво» под брезентовым тентом.
– Николай, постой! – Крикнул Лиманский. – Мы его не достанем. Неужели ты не видишь, что он с нами играет?
– Я ему поиграю!
– В лучшем случае он просто издевается. В худшем – заманивает в ловушку. Зная твой темперамент, легко догадаться, куда ты поедешь.
– И поеду, – подтвердил Колян. – Чего мне бояться, засады? Да я его соплей перешибу!
– Он это знает, – сказал Петрович. – И если зовет, значит может твоей сопле что-то противопоставить.
– По части мозгов, профессор, ты у нас номер один. Но когда нужно действовать, позволь решать мне. Савельев! Ключи! Продолжай бдить, – распорядился Колян. – И не кури возле домиков, сгорят когда-нибудь. Встретишь Ивана Ивановича – передавай привет.
– Ивана Ивановича? Я такого не знаю.
– Тогда не передавай, – решил Куцапов.
Клеверное поле мы объехали по длинной дуге: на границе леса была укатана колея с непересыхающими лужами и полоской пыльной травы посередине. Качка в «Вольво» почти не ощущалась, салон был большим и прохладным, и от плавных нырков машины меня потянуло в сон.
Выбравшись на асфальтовую дорогу, Куцапов опустил стекла и включил магнитофон. Водянистый тенорок запел что-то такое про эскадрон и про коня, которого непременно нужно было пристрелить.
– Петрович! А?! – Колян сделал звук тише и нажал на перемотку. – Девяносто восьмой, Петрович! Эх, времечко! Мне сейчас двадцать пять, а тебе?
– Семнадцать, – ответил Лиманский, неохотно отрываясь от своих мыслей.
– У, какой ты молодой. А тебе, Мама?
Тот отмахнулся, продолжая пялиться в окно.
– Двадцать два, – сказал я, не дожидаясь вопроса.
– В ваше время все песни были такие идиотские?
– Всякие были песни. Сам вспоминай, мы же с тобой почти ровесники.
Куцапов перевернул кассету, и динамики заныли про путану, которую почему-то сравнивали то с бабочкой, то с рыбой. Настроение сразу упало, и дальше мы ехали молча.
