Вот и мой дом. Там, на седьмом этаже, меня ожидает милый уголок, обжитая берлога, вонючая халупа, доставшаяся мне после развода с Аленой. Вбегая в подъезд, я еще раз взглянул на пустырь. Все на своем месте: сгоревшая будка, неряшливый штабель бетонных плит и пяток свай, торчащих из заполненного водой котлована.
Как только я вышел из лифта, на площадке приоткрылась соседняя дверь.
– Мишенька, это ты? Слышу – лифт едет, дай, думаю, посмотрю, уж не Миша ли…
– Да, Лидия Ивановна?
– Миша, я тут позавчера почту смотрела, так представляешь, мне по ошибке опустили письмо с твоим адресом. Уж не знаю, как можно перепутать «88» и «89», совсем они, что ли, неграмотные? Вот раньше…
– Спасибо, Лидия Ивановна. Письмо у вас?
– Да, да.
Она погрузила руку в складки халата и протянула мне конверт.
– Я, конечно, не читала, как можно читать чужие письма? Даже не трогала, и мысли такой не возникало, а то ведь знаешь, как некоторые…
– Благодарю вас, – мокрая одежда к беседе не располагала, и я поспешил укрыться в своей квартире.
Цепляясь локтями за все, что только можно, я разделся прямо в прихожей и босиком прошлепал на кухню. Усевшись на шаткую табуретку, я внимательно прочитал свой адрес, затем надорвал конверт и достал из него потрепанную обертку от шоколадки «Сказка». На обратной стороне красивым вензелястым почерком было написано: «СОГЛАШАЙСЯ».
Ты сказала мне – соглашайся. Ты немножко опоздала, всего на пару дней, но это не имеет значения. Сколько тебе сейчас? Восемь или девять? И все это время ты хранила какую-то несчастную бумажку? И заранее догадывалась, кого встретишь, вернувшись на двадцать лет назад?
Я ощупал повязку и, найдя конец, принялся ее разматывать. Дойдя до последнего слоя, спекшегося в бурый панцирь, я приготовился к боли. Живот ничего не чувствовал, и, срывая заскорузлый бинт, я молился только о том, чтобы под ним не оказалось зловонной язвы. Дырокол выскользнул и громко ударился о пол. Я нагнулся, чтобы его поднять, и повязка вдруг слетела сама.
Кожа была чистой. Куда она могла подеваться – стреляная, колотая, черт знает еще какая рана, после которой на нормальном животе остается целая композиция из маленьких и больших рубцов? Я пригляделся внимательнее. Нет, шрама не было.
Я бережно положил машинку на стол, и тут мне на глаза опять попалась шоколадная обертка. Снова прочитал: «соглашайся». Кто же ее послал – самостоятельная девушка Ксения, способная выбить плечевой сустав здоровому мужику? Выкроила пять минут между вербовкой и перестрелкой, чтобы заскочить на почту и отправить письмо старому знакомому? Или это развлекается моя современница, девятилетняя Оксана? Прячась от пьющей тетки, беспокоит своими записками далекого «дядю Мишу»?
Я прошел в комнату и, покопавшись на полке, достал «Исповедь Президента» в аллергенной обложке оранжевого цвета. В середине книги сиротливо жались друг к другу две стодолларовые бумажки. На черный день. Двести долларов да сто пятьдесят рублей, завалявшихся в кармане куртки, – это все, чем я располагал.
Часы показывали без чего-то три. Я еще успею. Сегодня я успею все.
Букет был шикарным и дорогим, как донорская почка. В активе на сотню меньше, зато в руках – семь пурпурных, с розовыми прожилками, гвоздик, таких больших и бодрых, что их хотелось надкусить.
У меня оставалось на шампанское, однако я решил воздержаться. Не из жадности, а потому, что не знал, как на это посмотрит Людмила. Бутылку заменила маленькая коробка конфет, наверняка чистая соя, но тут уж выбирать не приходилось – все мои накопления вылетели в трубу. Я поймал такси, но услышав цену, лишь улыбнулся.
У Люси пахло чем-то вкусным, и еще до того, как ее увидеть, я уже знал: здесь живут счастливые люди.
Людмила сияла радостным ожиданием. Неужели?.. Нет, конечно. Спустя мгновение ее взгляд уже не выражал ничего, кроме растерянности. Люся ждала не меня.
– Ты? – Сказала она самое банальное и бессмысленное.
– Здравствуй, – ответил я, неожиданно для себя сознавая, что не могу смотреть ей в глаза. – Можно я зайду? Я на минутку.
– Проходи.
В квартире было уютно: старенький линолеум вымыт до блеска, дыра перед самой дверью заботливо подклеена. На стенах вместо засаленной бахромы – новые обои. И три пустые тарелки на столе.
– Ой, вот, – спохватившись, я вручил Люсе цветы и, чуть погодя, конфеты.
Оставшийся в руке полиэтиленовый пакет я положил на пол. Это – потом.
– А пузырь? – Спросила она требовательно.
Меня охватила досада. Значит, все-таки… Я осмелился посмотреть ей в лицо, и увидел в нем горькую усмешку.
– Да, Люся. Ты имеешь право меня ненавидеть, – ноги задрожали, и мне пришлось прислониться к стене. – Я чего, собственно, приперся… Чтобы сказать, что до меня дошло. Только теперь.
– Длинная у тебя шея, – заметила она без всякого выражения. – А что же раньше? Боялся испачкаться?
Я промолчал. Пусть. Пусть говорит, если от этого ей становится легче.
– Ты меня не простишь, такого не прощают. Но если я признаюсь, что в одной сволочи проснулось… что-то…
– Сволочь, – согласилась она. Потом медленно прошептала. – Наверное, сегодня одним подонком стало меньше.
Люся отвернулась к стене и еще через минуту добавила:
– Но забыть я не смогу.
Дверь открылась, и на пороге показался Кнут. Я должен был удивиться, но я этого не сделал. Я почему-то знал, что увижу его у Людмилы.
– Мишка? Привет! – Кнут снял плащ, разулся и влез в смешные мохнатые тапочки. – А у меня как раз с собой бутылка.
– Нет, Саша, я уже ухожу.
– Погоди, у меня для тебя кое-что есть.
Шурик скрылся в комнате, а я торопливо сунул Люсе пакет.
– Здесь подарок для Ксюши. Для Оксаны то есть.
Она украдкой заглянула внутрь и испугалась:
– С ума сошел?
– Не возникай. Это не тебе.
– А что я Сашке скажу? Дубленка – не носки. Где я ее взяла?
– Не волнует. Выкрутишься.
– Ой, Миша, спасибо тебе. Но все-таки зря.
– Мечты должны сбываться – хотя бы изредка. Я еще спросить хотел… Извини, что напоминаю.
– Ну, – она угадала тему и сразу помрачнела.
– В каком году? У меня в последнее время все перепуталось.
– В девяносто восьмом. Ему сейчас было бы восемь – на год меньше, чем Оксане.
Кнут вернулся с пухлой пачкой бумаги.
– Я тут роман закончил, хочу, чтоб ты прочитал.
– С каких это пор я стал твоим редактором?
– Возьми, возьми.
– «Только счастье», – прочитал я на первой странице.
– Вот, хотя бы, название. Не нравится оно мне. Крутится что-то, а ухватить не удается.
– Только счастье, – не спеша повторил я, делая вид, что пробую слова на вкус. – А если перевернуть? Скажем, «Ничего, кроме счастья».
