– Обидел, Иван Тимофеевич, обидел, родной. Да что уж теперь, поздно воспитывать. Приговорили тебя. Желаешь умереть попроще – назови адрес. Будешь молчать – сдохнешь в страданиях.
– Вы же псих! – С ужасом пробормотал Валуев.
Костя приподнял писателя за лацкан и, приблизив его перекошенное лицо к своему, сказал:
– Я одного гада на кишках удавил. Знаешь, сколько у него кишок было? По всей комнате валялись. Ментов, небось, неделю рвало. А меня – нет. У меня рвотный рефлекс отсутствует. Так что побеседуем.
Валуев округлил глаза и, замычав, сделал несколько энергичных движений ногами, но стоило Косте отпустить халат, как он рухнул на пол.
– Зачем пустил? – Горестно произнес он. – Не убивайте…
– Мне только это и говорят. Нет, чтоб адресок шепнуть, избавить себя от неприятных мгновений. Ну?! Колись, Иван Тимофеевич! Ты же не каменный. Будет больнее.
Константин поставил ботинок ему на живот и легонько, пока еще для острастки, нажал.
– А-а! А-а-а!! – Замотал головой Валуев.
– Что «а»? Где найти Нуркина? Хорошо, я тебе помогу. Нуркин живет по чужим документам, – медленно, почти по слогам, проговорил Костя. – Его новая фамилия… Ну? Его фамилия… Иван Тимофеевич! Пожалей себя!
– Чижов, – выдавил он, хлюпая красной слюной.
– Дальше, – Костя перестал давить, но ботинок не убрал. – Дальше! Имя, адрес.
– Алексей. Ленинский проспект, сорок два.
– Квартира. Не тяни резину!
– Сорок… сорок два.
– Так. Ты у него был?
– Чего вы от меня хотите? – Взмолился Валуев.
– Был? – Рявкнул Костя.
– Да, – безвольно сказал он.
– Отлично. Какой у него этаж?
– Не мучьте меня…
– Этаж!
– Шестой, – не вполне уверенно ответил Валуев.
– И телефон, – потребовал Костя.
– Четыреста двадцать… – начал тот, но Константин внезапно снял с живота ногу и врезал ему под ребра.
Иван Тимофеевич уже не кричал – только схватил губами воздух и кисло, как дряхлый старик, заплакал.
– Адрес ты взял с потолка, – холодно проговорил Костя. – Четыреста двадцать – это другой район. И этаж тоже. Сорок вторая квартира на шестом этаже находиться не может. Одного не пойму: почему его все выгораживают?
– Не знаю я никакого Чижова, – захныкал Валуев. – Что хотите расскажу, только…
– Нуркин, – напомнил Константин. – Нуркин, а не Чижов.
– Не знаю я-а-а! – Заныл он.
Костя сел в удобное крутящееся кресло и с сожалением посмотрел на писателя. Тот бессмысленно шевелил руками, пачкал палас кровью, но колоться, кажется, не собирался. Боль, которую он терпел, не шла ни в какое сравнение с той, что знал Костя, но все же это была Боль – с большой буквы. А выдержку Костя уважал.
Налюбовавшись летающими по экрану флажками, он решительно поднялся и подошел к окну. Позолоченная ручка издала мягкий щелчок, и рама с чавканьем повернулась. Константин высунулся наружу и посмотрел, нет ли внизу людей. Людей не было.
– Не на-адо, – слабо протянул Валуев.
– Видел бы ты себя на параде. Гордость, достоинство! Мимо колонну гнали, а я за оградой стоял. Вроде, Правительство ваше паскудное приветствовал. Как и все остальные. А я на самом деле друзей искал – в той колонне. И нашел. Двоих. Я знаю, что потом с ними было.
Костя прищурился и, переждав, пока какой-то сухарь в груди не впитает подступившие слезы, сказал:
– Именем Народного Ополчения.
На зеленом паласе осталось темное пятно – на самоубийство совсем не похоже. Но к этому Константин и не стремился, он хотел, чтобы члены Чрезвычайного Правительства уяснили: на них объявлена охота. В то же время Костя сознавал, что ничегошеньки они не поймут, так как Правительства вроде бы не существует. Эти мысли здорово рифмовались с его недавним открытием и, быть может, именно поэтому он поторопился от них избавиться.
Человек поправил антенну и повертел колесико настройки. Радио он ненавидел, но еще хуже он переносил тишину. Добившись чистого приема, он увеличил громкость и поставил кастрюлю в раковину. Пельмени он ненавидел посильней радио, однако считал, что стряпня для мужика – занятие постыдное.
С тех пор, как он расстался с женой, человек только и делал, что терпел. Со временем он даже научился получать от своих страданий какое-то удовольствие. Хотя, не сказать, чтоб это удовольствие было большим.
– Только что нам стало известно об очередном дерзком преступлении в столице, – гордо объявил ведущий. – Мы передаем эту новость первыми.
Человек закрыл кран, переставил воду на плиту и включил газ.
– Час назад в своей квартире был убит известный писатель, автор многих бестселлеров, Иван Валуев. Детали пока держатся в секрете, но наши источники в прокуратуре сообщают, что Валуеву нанесли ножевое ранение, а затем выбросили из окна. Подробности слушайте в ближайшем выпуске новостей, который выйдет в эфир через двадцать минут.
Конфорка шипела, наполняя кухню удушьем, но человек этого не замечал. Он все так же стоял, отрешенно глядя на кастрюлю.
Константин прошел через турникет и машинально – так, как это делало большинство пассажиров – посмотрел на обратную сторону карточки. Осталась одна поездка. При том, что нормальные люди ездят в метро два раза в день, – туда и обратно – у него часто выходило нечетное количество, и одна поездка получалась лишняя. Костя любил поразмышлять о метафизическом смысле этого явления, но сейчас было недосуг, поэтому он просто пожал плечами и сунул билет в нагрудный карман.
На ступенях сидел одноногий старик с баяном, точнее – рядом с баяном, поскольку инструмент стоял у стены, возле облупленного костыля. Инвалид же, развернув газетку, деловито кушал крутое яйцо. Почувствовав обычную неловкость, Константин поспешил мимо. Вообще-то он подавал, и не по двадцать копеек, как некоторые, но в данный момент позволить себе этого не мог. Настя с самого утра закатила скандал, дошло даже до ультиматума – мол, или заработки, или развод. Костя в ответ как-то отбрехивался, дерзил, впрочем, разговор он помнил довольно смутно, главное, что протаскался до обеда, а денег так и не достал. Более того, воспоминания о поисках пресловутых денег тоже куда-то ускользали, перемешивались и норовили притвориться сном.
Зато сон, который так упорно навязывало подсознание, был действительно хорош. Косте снилась богато обставленная квартира и ее хозяин – добрый интеллигент. Хозяин пригласил его в кабинет, где они долго и приятно беседовали, а в конце он подарил Константину несколько сот рублей. Он дал бы еще, но больше у него не было. Костя поблагодарил и почему-то запихнул деньги в правый ботинок.
Подумав об этом, он ощутил легкое неудобство – именно в области стопы. Недоумевая, Константин облокотился о перильце, затем поджал правую ногу и пощупал обувь. Под пальцами хрустнули свернутые купюры.
Инвалид шумно проглотил сухой желток, отряхнул ладони и взялся за баян.
– Москва-а золотогла-авая!.. – затянул он, тоскливо кося глазом на четыре сотни.
Не соображая, что делает, Константин зажал в кулаке деньги и двинулся к старику.
– Убери, убери, сынок. С ума не сходи, – сказал инвалид, чудесным образом укладывая слова в ритм
