жгучая. А Немаляеву, похоже, нездоровилось. На утренней встрече он выглядел бодрым и жизнерадостным, теперь же его лицо приобрело восковую прозрачность, а твердый, литой подбородок чуть подрагивал.
Уж не покойник ли ты, Сан Саныч, подумал Костя, целясь ему за ухо.
Петр, Немаляев и Людмила о чем-то разговорились и не спеша направились к подъезду. Сапер и четверо его напарников зорко обозревали окрестности. Не так зорко, чтоб заметить в пятистах метрах черное окошко со стрелком.
Расстановка была на редкость удачной, и Константин мог снять любого, но он ждал условного знака. Он искренне надеялся, что знака не последует, но в то же время предчувствовал: стрелять все равно придется.
Через перекрестие прицела он рассмотрел прическу Людмилы, потом новый пиджак Петра и бледный лоб Немаляева. Сотник что-то рассказывал.
Костя ждал сигнала. Сигнала все не было.
Троица подошла к двери и остановилась. Людмила поднялась на две ступеньки – теперь Константину удалось бы попасть ей в сердце. Если придется, он так и сделает. Он не хотел, чтобы по ее мордашке лилась кровь.
Немаляев стоял спиной к Косте и, слушая сотника, изредка кивал. В наклонах его головы прослеживался определенный ритм, и поймать момент между двумя тактами Константину не составило бы труда. В затылок. Это надежно.
Петр находился у стены, лицом к мостовой, так, что умей Костя читать по губам, он смог бы понять, о чем они там беседуют. Но нужные слова он не пропустит. Он слишком хорошо их знает. Слишком часто он произносил их сам.
А может, и обойдется, подумал Костя.
Петр умолк и взял Людмилу за руку. Потом положил ладонь на лацкан своего пиджака и, помедлив, раскрыл рот.
– «Именем…» – увидел Константин.
Винтовка не шелохнулась. Лишь издала звук лопнувшего шарика и снова замерла.
Прежде, чем Петр умер, по его носу успела скатиться крупная черная капля. Повисла – и оборвалась на кремовую рубашку.
Петр отшатнулся к стене и сполз на мраморные ступени. При этом полы его пиджака не смялись, а, будто накрахмаленные, застыли, сохраняя форму. Людмила склонилась над телом, но подскочивший Сапер оттолкнул ее к машине и расстегнул Петру пиджак. За подкладку было вставлено что-то светло-желтое, похожее на лист слоеного теста.
Костя перевел дыхание: возьми он пониже, в корпус, сейчас не было бы всех троих.
Он сел и, отложив винтовку, долго раскачивался из стороны в сторону. У него могло и не получиться. Но у него получилось. Он это сделал. Как он осмелился? Он это сделал – ради того, чтобы…
– На месте, тварь! Не шевелиться! – Заорали сзади и по бокам, несколько голосов одновременно.
Костя продолжал раскачиваться – какая теперь разница?
– Руки на шею! Харей сюда! – Скомандовал кто-то.
Он выполнил оба приказа, но качаться не перестал. Это так успокаивало.
– Ты кто? – Тихо спросил Константин.
– Пулемет. Слышал про меня? А ты Роговцев, – утвердительно произнес он. – Да? Нет? Отвечать!
– Да. Тот самый.
Косте хотелось улыбнуться – на прощание. Так делали настоящие герои. Но героем он себя почему-то не чувствовал.
– Ты всех подставил, гнида. Даже своего сотника. Мы его из-за тебя чуть не казнили.
Костя понимающе моргнул – сказать ему было нечего.
– Именем Народного Ополчения… – объявил Пулемет.
Костя хотел улыбнуться – как герой.
Но у него не хватило сил.
Эпилог
Тоннель все не кончался.
Переднее колесо скрипело и притормаживало – от этого каталка стремилась развернуться и чиркнуть о левую стену. Санитар матерился и сбивался с шага. Не будь у него за спиной сопровождающих, он бы не спешил.
Костя лежал с закрытыми глазами, но почему-то видел все: уставшего санитара, бесконечность зеленого кафеля и стойку с перевернутой бутылью. Из нее по желтоватой трубочке что-то текло – и втекало прямо в него. Тела Константин не чувствовал.
Каталку завезли в лифт, и сопровождающие встали рядом. Обе – женщины. Обе – красивые. Зачем он умирает?
По мере того, как кабина поднималась, стала слышна музыка. Здесь еще помнили о музыке… Песня про любовь кончилась, и голос начал рассказывать о погоде на завтра. Зачем ему завтра?
Завтра будет уже без него. Костя знал, что не выживет.
Санитар лязгнул раздвижной перегородкой и вытолкнул тележку в коридор. Их уже ждали. Сосредоточенный мужчина взял в изголовье какие-то бумаги. Второй, в зеленом халате, покатил Костю дальше.
Его ввезли в большую светлую комнату и переложили на стол. Он увидел лица врачей и с тоской понял: они бессильны.
– Вряд ли, – сказал мужчина сопровождающим. – Один шанс из ста.
– Не уходи, – попросила Настя, заглядывая Константину в глаза. – Не уходи, ты мне нужен.
Людмила прижала к губам платок и отвернулась.
Сбоку что-то зашелестело. Потом звякнуло. Голоса поплыли разведенной акварелью.
– Давление падает.
– Адреналин.
– Падает. Сердце не держит.
– Он в коме.
– Массаж.
– Пульса нет.
– Готовьте…
– Нет пульса. Все, – спокойно произнесли рядом.
Чья-то рука задернула черную шторку.
Проснуться и ждать. Не открывать глаз, пока не назовут по имени. Они должны это сделать, иначе как он узнает?
Веки пропускали жидкий свет зимнего утра. Часов восемь. Скоро начнут подниматься, кто – по собственной воле, кто – под окрики медсестры, но так или иначе к половине девятого все уже будут на ногах. Он догадывался, что это коснется и его тоже, но пока не торопился. Пусть его разбудят.
Пролежав минут десять, он не выдержал и тайком, вприщурку, оглядел комнату. Ничего особенного: белый потолок, шесть коек, окно. У окна стоял человек в махровом халате. Человек мерно раскачивался и сосредоточенно царапал оконный иней. Словно что-то вспомнив, он вздрогнул и обернулся.
На стекле осталась нарисованная решетка.
