яростные атаки врага в районе Яковлева и на Обоянском шоссе. На узком участке фронта немцы бросали по 150–200 танков. Завязывалась танковая дуэль, в воздухе носились десятки самолетов — немецких и наших. Пыль, поднятая взрывами снарядов и бомб, дым горевших танков и автомашин застилали солнце, словно тучи в грозовой день.
Катуков с трудом пробрался на КП Кривошеина, расположенного всего в четырех километрах от линии фронта. Тут тоже часто рвались снаряды.
— Как дела, Семен Моисеевич? Докладывай!
— Прет немец без удержу, пробивает брешь от Луханина до Яковлева. Там у меня подполковник Липатенков со своими артиллеристами мертвой хваткой держит позиции, выбивает немецкие машины. Только силы не равны. Сколько продержится Липатенков, сказать трудно.
Когда противник бросил в бой второй эшелон своих танков, дело приняло скверный характер. С НП 3–го мехкорпуса Катуков связался с командованием 2–й воздушной армии и вызвал «Илы». Самолеты отсекли немецкие танки, в воздухе закрутилась настоящая карусель.
Гитлеровцы с тупым упорством рвались также и в расположение бригады Бабаджаняна. Однако их встретил огонь 461–го артиллерийского дивизиона капитана В.А. Мироненко. Восемь танков подбили батарейцы, а противник продолжал напирать. Вышли из строя расчеты, капитан сам стал у орудия и вел бой до последнего снаряда.[185]
День уже был на исходе, а бои по всему фронту не затихали. Катуков видел, что противник, хотя и не прорвал нашу оборону, а лишь оттеснил отдельные части, обладает еще крупными силами и неиспользованными резервами. Как сдержать его?
В 21.00 Катуков, Шалин и Попель подписали донесение командующему фронтом, в котором раскрывали сложившуюся ситуацию в полосе армии, докладывали о прорыве немецких танков в районе Яковлева и Луханина, о захвате этих населенных пунктов.[186]
Подводя итоги второго дня сражения, Катуков вынужден был признать:
— Трудно нам пришлось сегодня, но и противнику нечем утешить себя. То расстояние, которое он прошел, сплошь усеяно его техникой. Однако Готт производит перегруппировку своих сил. Значит, завтра продолжит наступление. Будем готовиться, чтобы дать ему хороший бой.
Штабы армии работали всю ночь. Не до сна командирам; короткий отдых выдался и у бойцов. К Шалину на стол одно за другим ложатся донесения из бригад и корпусов. Потери, потери… Армия потеряла 37 танков, противник же лишился 140 танков и штурмовых орудий.[187] Главное — части выстояли, не пропустили немцев на Обоянь.
…Заканчивалась короткая июльская ночь. Это была ночь раздумий и размышлений, после которой надо было принимать новое решение. Командарм терялся в догадках, что предпримут утром Готт и Манштейн, командующие немецкими группировками? Скорее всего где—то ослабят натиск, а бить будут по —прежнему на Обоянь.
— Как считаешь, Михаил Алексеевич, где ударят немцы? — спросил Катуков у начальника штаба, работавшего с курвиметром и картой. Шалин поднял голову, протер уставшие глаза:
— Поспать бы часок—другой, на свежую голову я бы ответил более точно. У меня сложилось твердое убеждение, что Готт, например, не отказался от мысли быть на северном берегу реки Псел. Вот и Гетман так считает, только что сообщил: перед его корпусом остался лишь минометный полк. Танки противник сосредоточил в районе Духанино, Дубровы, Яковлево. Значит…
— Значит, — перебил его Катуков, — все танковые силы немцы обрушат теперь на Кривошеина, чтобы смять его. Нет уж, такого удовольствия мы им не предоставим.
Позвонил командующий фронтом, поинтересовался положением 1–й танковой армии. «Держимся! — доложил Катуков. — Цепляемся за каждую высоту, перекрестки дорог, населенные пункты. Тактикой жесткой и маневренной обороны не даем противнику сосредоточить силы в одном месте».
В связи с прорывом немецких войск в районе Тетеревино командующий приказал выдвинуть туда 31–й танковый корпус, усилив его 29–й истребительно—противотанковой артиллерийской бригадой из резерва фронта. Корпусу поставлена задача ликвидировать прорыв.
Надо заметить: по мере ожесточения боев на обоянском направлении Ватутин усиливал 1–ю танковую армию, передавал в оперативное подчинение стрелковые дивизии, танковые корпуса, бригады и полки.[188]
Утром в штабе армии появился начальник разведывательного отдела Соболев. Взяв руку под козырек, приготовился докладывать Шалину.
— Садись, Алексей Михайлович, — предложил начальник штаба, — сейчас придет командарм, поговорим.
Катуков отдыхал в соседней избе. Едва ли он спал, вид по—прежнему напряженный, сосредоточенный. Переступив порог, поздоровался с присутствующими, деловито спросил:
— Не шумит противник? Разведка, вы ближе бываете к передовой. Какие изменения за ночь?
Соболев подошел к карте:
— Противник из—под Белгорода перебрасывает танки, перегруппировку сил производит в районе села Яковлево. Думаю, намерен ударить со стороны села Лучки по корпусам Кривошеина и Кравченко.
Катуков молча ходил по избе, держа во рту папиросу, не решаясь ее прикурить. Он привык к коротким докладам своих подчиненных. Нередко, выслушав каждого, тут же принимал решение. На этот раз стал уточнять:
— Это предположение или уверенность в том, что противник будет наступать на позиции 3–го механизированного и 5–го гвардейского танковых корпусов?
Соболев даже слегка растерялся от такой постановки вопроса. Командарм никогда его так не ставил. Ответил:
— Всю ночь немцы не прекращали атак против Кравченко, а частью сил начали обтекать правый фланг его корпуса в направлении Большие Маячки.
Шалин поддержал Соболева:
— Другого пути у немцев нет. Удара следует ждать по 3–му механизированному, 5–му гвардейскому и, я бы добавил, 31–му танковым корпусам.
С рассветом начался новый затяжной бой. Он стал самым трудным и кровопролитным. Гитлеровское командование бросило на узком участке фронта весь 48–й танковый корпус. Удар наносился опять в том же направлении — на Обоянь.
По всему фронту гремела канонада, немецкая авиация — до 80 самолетов — бомбила боевые порядки 3–го механизированного корпуса у села Сырцово. Не успела осесть на землю пыль, как из лесного урочища Волчий Лог выползли танки. Гитлеровцы рассчитывали, что авиация сделала свое дело, осталось только теперь добить зарывшиеся в землю советские войска. По строго заведенному порядку впереди шли «тигры», затем штурмовые орудия, «пантеры» и танки других систем. Но едва они приблизились к переднему краю нашей обороны, как начали бить противотанковые ружья, пушки, гаубицы, откуда—то плеснул залп гвардейских минометов.
3–й мехкорпус яростно оборонялся, отбив первую атаку, готовился отразить вторую. «Стоишь?» — запрашивал Кривошеина командарм. «Что нам сделается, — шутил комкор. — Только больно жарко, как в бане».
В середине дня враг предпринял пятую атаку, потеснив к северу 3–й механизированный и 31–й танковый корпуса. Спасти положение могли только свежие силы.
Катуков решает придать Кривошеину и Черниенко 192–ю танковую бригаду, прибывшую из 38–й армии, 222–й и 1244–й истребительно—противотанковые полки, 108–й и 139–й батальоны противотанковых ружей, а также 112–ю танковую бригаду полковника М.Т. Леонова, находившуюся до этого дня во втором эшелоне 6–го танкового корпуса.[189]
Только к концу дня противник был остановлен на рубеже Луханино, Сырцово, Красная Дубрава, Грезное. Но еще по—прежнему вызывало беспокойство командарма положение на стыке 5–го гвардейского и 31–го танковых корпусов в районе Тетеревино. Выбить немцев со второй полосы обороны не удалось: корпус Черниенко долго топтался на реке Солотинке. Там были разрушены все переправы, к тому же пришлось отражать атаки танковой дивизии СС «Рейх». Позже комкор доложил, что закрепился на рубеже Большие Маячки — Грезное.
