4. События на Мотовилихе
Как-то хозяйка Алексея — Пелагея Ивановна — принесла завернутые в газету валенки.
— Вот вам заказ, — сказала она.
— Чьи это? — полюбопытствовал Алексей.
— Из города, дамочки одной…
— Какой дамочки?
— А которая в управе служит, — ответила Пелагея Ивановна.
Расспросив хозяйку, Алексей узнал, что валенки принадлежат переводчице бургомистра. Принесла их старушка, которая 'живет при этой дамочке'. Эта же старушка рассказала Пелагее Ивановне о несчастье Ивашевой: Софья Львовна совсем помешалась от горя — она нашла свою дочку мертвой на Доронинском карьере.
— А за что, про что — одному богу известно, — вздохнула Пелагея Ивановна, которая, как заметил Алексей, принимала чужие беды близко к сердцу.
И тут до него дошло, что дочь Ивашевой — Рита — эта медсестра, та самая кокетливая, изящная девушка Рита, которая так внимательна была к нему одно время, Угощала принесенными из дома пирожками с картошкой. Еще тогда заигрывания девушки показались ему подозрительными. 'Доигралась со своими гестаповцами', — подумал он невольно. Но тут ему пришла в голову и другая мысль: эта женщина, у которой немцы убили дочь, может оказаться полезной.
Вечером Алексей подшил валенки, а на следующий день, расспросив у хозяйки, где живет 'дамочка', отправился в город.
Алексей нажал кнопку звонка квартиры номер двадцать семь. Ему открыла маленькая седенькая старушка.
— К тебе, Софушка! — крикнула она в глубину квартиры, выслушав Алексея.
В прихожей появилась высокая, уже немолодая женщина с изможденным печальным лицом. Она внимательно посмотрела на Столярова.
Алексей сказал, что он принес ее валенки.
— Шел в город и решил сам занести заказ, — объяснил он.
Софья Львовна предложила ему в качестве платы буханку хлеба — он взял половину. Сказал, что замерз, и попросил разрешения посидеть погреться. Софья Львовна пододвинула ему стул, а старушка тем временем принесла из кухни стакан чая.
Алексей рассказал о себе: сам москвич, во время войны случайно оказался здесь, да так и застрял в городе. Он рассказывал свою новую легенду, сочиненную по документам, которые ему дал Лещевский.
— Из Москвы? — заинтересовалась Софья Львовна. — Бог мой! Я так давно не была в Москве. У меня там уйма родственников! Немцы твердят, что Москва взята, но мне что-то не верится…
Ивашева с любопытством рассматривала гостя.
От его плотной, широкоплечей фигуры исходило спокойствие, не то, которое достигается хорошим воспитанием и постоянной тренировкой, а то, которым дает о себе знать врожденная внутренняя сила. У нее закралось подозрение, что сапожник знавал лучшие времена и был, видимо, более интеллигентным, чем казалось по его профессии.
Алексей, в свою очередь, приглядывался к хозяйке.
Можно ли довериться этой женщине?
Он заметил седые пряди в висках, боль, застывшую в огромных, сухо блестевших глазах, икону в углу.
'Не может быть, чтобы эта женщина была на стороне тех, кто отнял у нее самое дорогое'.
Впервые со дня смерти дочери Софья Львовна оттаяла душой. И ее совсем не удивил вопрос сапожника.
— Вы разрешите заходить иногда к вам?
— Да, да, буду рада.
С тех пор Алексей стал время от времени заходить в квартиру номер двадцать семь. Бывало это обычно по воскресеньям. Однажды Софья Львовна заговорила с Алексеем о своей дочери.
— А я ее знал, — как всегда, спокойно и немного задумчиво сказал гость. — Я лежал в этой больнице.
— Я пришла на Доронинский карьер под вечер, — продолжала Софья Львовна. — Слышала раньше, что на этом месте расстреливают евреев и коммунистов.
Но не увидела сначала никаких трупов. Вокруг возвышались снежные бугры, и я не сразу поняла, что эти бугры, слегка присыпанные землей и снегом, человеческие тела. И хоть я пришла искать сюда дочь, я страшилась самой мысли, что найду ее здесь. Меня вдруг начал бить озноб, перед глазами все поплыло. На мгновение мне показалось, что все это кошмарный сон: бугристая низина, морозная дымка, низкое солнце. Мне хотелось бежать, но я не могла сдвинуться с места.
Софья Львовна судорожно сглотнула, нервным движением поправила платок, в который куталась.
— Я словно окаменела. Не знаю, сколько так простояла, а потом стала руками разгребать снег.
Софья Львовна на минуту умолкла и уже вполголоса добавила:
— Девочку свою я нашла на следующий день… там… на этом кладбище…
Это был страшный рассказ. Алексей сидел не шелохнувшись, глядя на преждевременно поседевшую женщину.
'Нет, — твердил он себе, — она не может помогать тем, кто заставил ее пережить все это'.
— Бог мой! А я считала, что хорошо знаю немцев.
Я когда-то жила некоторое время с мужем в Мюнхене.
Чистый город, вежливые, приветливые люди. Но что случилось с немцами? Там, на Доронинском карьере, я увидела дикость и озверение. Боже мой, какой же я дурой была! Вы знаете, за моей дочерью ухаживал немецкий офицер, он бывал у нас дома. Я играла ему Шопена. А он уходил от нас и отдавал приказы о расстрелах! Как я могла… Не понимаю… Но все равно не могу себе этого простить! — Помолчав, Софья Львовна добавила потухшим голосом: — Кругом столько несчастий, столько бед, что не знаю, как все это можно перенести.
Алексей, кивнув на икону, сказал:
— И вы возложили все надежды па пресвятую богородицу?
Софья Львовна задумчиво проговорила:
— На кого же мне надеяться?..
— На людей. И ни на кого больше.
Софья Львовна подняла голову.
— На людей:? — как бы с удивлением переспросила она. — На каких людей? Где они? Каждый теперь думает только о себе. Каждый стремится только выжить, выжить, выжить любой ценой.
— Неправда. Люди есть разные.
Софья Львовна молча смотрела перед собой.
Алексей взял старый иллюстрированный немецкий журнал. С его страниц смотрел Гитлер. Вот он принимает парад, вот поднимает рюмку на дипломатическом приеме, вот, сцепив руки на животе, позирует в обществе каких-то блондинок с ослепительными зубами.
— Это откуда-то принесла дочь, — сказала Софья Львовна, глядя через плечо Алексея на улыбающихся киноактрис. — Странно, что кто-то сейчас может веселиться, смеяться и надевать бальные платья…
Она вдруг ткнула пальцем в фотографию Гитлера и почти закричала:
— Неужели ему все это сойдет? Вы только посмотрите, что они вокруг натворили. Я потеряла только дочь.
Но вокруг погибли целые семьи, уничтожены тысячи людей. Ведь должен же кто-то отомстить!
— Почему кто-то? Почему не вы? Хотя бы за свою дочь, — вполголоса проговорил Алексей.
Софья Львовна удивленно посмотрела на него: губы ее скривились в усмешке.
— Я? Вы шутите? Что я могу сделать?
