боев, тысячи раз неустрашимо смотрел смерти в глаза. Но настигла подлая пуля в тылу, со спины. Какая нелепая гибель! Ты привык встречать врагов грудью, а тут погиб от пули бандита… За четверть века службы пришлось видеть многих людей, и знаю — вот из такого, как ты, мог вырасти большой военачальник. Все было дано: и талант, и ум, и беспредельная храбрость, и любовь окружающих, и благородство чистой души… Тайно гордился тобой, думал, далеко пойдет наш Горелов, как никто другой… Тяжело, слов нет, как тяжело»[240].
Боль утраты не утихала в душе Гетмана. Горелов был его единомышленником, а это в жизни много значит. Это он, Володя Горелов, отказался от должности командира 11-го гвардейского танкового корпуса на Сандомире, считая, что ее по праву занимал человек, в руках которого корпус всегда был управляем, как машина в руках хорошего механика.
Андрей Лаврентьевич тяжело переживал гибель друзей и товарищей по оружию. Потом, после войны, он воскрешал в памяти до мельчайших деталей эти трагические события. Об этом можно прочитать в его мемуарах, многочисленных публикациях, текстах лекций, с которыми он выступал, уже будучи ветераном- пенсионером.
Боль утраты еще усугублялась тем, что рядом не было родных и близких, кому можно излить душу. Он тосковал по матери, жене и детям. Как они там живут, в далеком Барнауле? Письма оттуда шли долго и с большим трудом находили своего адресата. Часто после боя, усталый и продрогший от холода, Андрей Лаврентьевич входил в свой домик на колесах и, прежде чем садиться ужинать, спрашивал у ординарца Селезнева, нет ли ему писем. «Пишут», — отвечал Петр Иванович. Генерал, кутаясь в свою волчью шубу, просматривал деловые документы, в обязательном порядке — армейские газеты.
Как-то, вспоминал Петр Селезнев, Гетман, читая газету «За нашу Родину», обратил внимание на стихи лейтенанта Радовицкого, которого хорошо знал. Танкист писал:
Андрей Лаврентьевич несколько раз повторил последние строчки: «Я верю — встретимся с тобой!» Селезнев понял: генерал тоскует по своей ненаглядной Ольге Ивановне.
Гетман боготворил свою жену, был предан ей, как говорится, по гроб жизни. Даже на фронте, когда все списывала война, Ольга Ивановна оставалась для него единственной женщиной на свете.
Генерал был суров к тем командирам, которые, будучи женатыми, заводили полевые романы. Некоторые из них были потом благодарны своему командиру за то, что помог сохранить семью. Женщин- военнослужащих, бросавшихся в любовный омут, называл довольно неприятным словом, бытовавшим в те годы, — «овчарками».
У Катукова была фронтовая жена, и она, конечно, подпадала под это определение, что подливало масла в огонь в личные отношения командарма со своим заместителем.
Случайно генералу, когда он еще командовал корпусом, довелось стать невольным свидетелем, как один из офицеров хвастался своими победами над «слабым полом». С Попелем по поводу этого офицера состоялся нелицеприятный разговор. Андрей Лаврентьевич настоял на том, чтобы по такому деликатному вопросу выступила армейская печать. В газете «На разгром врага» появилась статья «Разговор начистоту», в которой затрагивался вопрос об офицерской чести, о взаимоотношениях с девушками и женщинами на фронте.
Говорят, Гетман пошел дальше. Пытаясь разрешить житейские дела, он обратился с письмом к Верховному Главнокомандующему, в котором предлагал отпускать на побывку домой не только семейных военнослужащих, но и холостяков. Вот что писал в связи с этим Н. К. Попель: «А вечером Андрей Лаврентьевич показал мне листок бумаги. Это было небольшое письмо товарищу Сталину. Речь в нем шла о том, что за два года войны солдаты и офицеры очень стосковались по семьям и он, командир корпуса генерал-майор Гетман, считает, что, если обстановка не препятствует, отличившимся надо давать отпуска. Ведь гитлеровцы, у которых положение хуже нашего, ездят домой…
Вскоре пришел ответ из Наркомата обороны. В нем говорилось, что вопрос, поднятый генерал- майором Гетманом, сейчас решить нельзя. Если ему, Гетману, обстоятельства позволяют, пусть вызовет к себе жену.
Обстоятельства позволяли, но Андрей Лаврентьевич жену к себе не вызвал.
— Не о себе ведь хлопотал, — сказал он с огорчением»[241].
Трудно утверждать, что письмо к Сталину существовало в природе. Может, эту байку Николай Кириллович придумал, работая над мемуарами. Гетман — человек аккуратный, все хранил в своем архиве. О важных письмах напоминал своим адъютантам: «Сохранить!» О письме Сталину и ответе Наркомата обороны никогда не упоминал. Но о постановке вопросов об офицерской чести и об отпусках военнослужащих на побывку к семьям можно не сомневаться, это — в характере генерала.
В общем, на войне как на войне: любовь и смерть нередко идут рядом. А война между тем продолжалась.
27 января Гетман уже был в небольшом городке Пинне, откуда ушли в бой передовые отряды танковой бригады Гусаковского. По другому маршруту направлен такой же отряд из бригады Моргунова. Выбивая немцев из опорных пунктов, танкисты заняли городки Нойштадт и Болевиц, к концу дня достигли Одры в районе Альт-Тирштигеля. Здесь противник успел основательно закрепиться, поэтому переправу пришлось строить под непрерывным огнем. На западный берег Одры удалось переправить лишь небольшой отряд: мощным артиллерийским налетом немцы потопили понтоны.
Переправу пришлось искать в 6 километрах севернее Альт-Тирштигеля. Там, по донесениям разведки, было меньше вражеских войск. Тогда-то Гетман и порекомендовал Бабаджаняну отвлечь внимание противника, начать атаку силами 45-й танковой бригады в том месте, куда вышли передовые отряды, а 40-ю бригаду бросить на прорыв укреплений у Одры, чтобы обеспечить переправу. Такой маневр позволял протолкнуть через реку не только передовые отряды, но и основные силы корпуса.
Хотелось бы того или нет Катукову, но должность Гетмана — заместитель командующего — позволяла ему бывать не только у Дремова, но и Бабаджаняна.
На пути к Одре Андрей Лаврентьевич снова находился в 11-м гвардейском танковом корпусе, о чем упоминал в своих мемуарах: «Мне довелось в этот период быть вместе с командиром 11-го гвардейского танкового корпуса, помогать ему руководить боевыми действиями войск» [242].
Форсировав Одру, войска 1-й гвардейской танковой армии уверенно шли к границам Германии, не встречая на своем пути сильного сопротивления. Чувствовалось, что немцы не успели укрепить «Восточный вал» достаточным количеством войск. Об этом свидетельствует сдача ими крупного города Гнезно, важного узла коммуникаций в западных районах Польши. Мотострелковый батальон капитана В. С. Юдина, ликвидировав фаустников и пулеметные гнезда в предместьях города, расчистил путь танкистам, которые довершили разгром немецкого гарнизона, остатки которого отошли на запад.
В районе Гнезно танкисты батальона майора М. С. Пинского обнаружили немецкий аэродром с десятком самолетов. Подошедшие мотострелки помогли уничтожить аэродромную охрану и зенитную батарею. Взорвав самолеты и захватив склад с горючим, танкисты дозаправили машины и двинулись дальше.
Еще шли бои на Одре, а командование фронта уже ориентировало армию как можно быстрее выходить на рубеж Циленциг — Топкер, передовыми отрядами овладеть переправами на этой реке на фронте Кюстрин — Франкфурт[243].
